Владимир Санин - У Земли на макушке
Когда корабль тонет, первая мысль — о шлюпках; расколовшейся льдине — о взлётно-посадочной полосе; если полоса разрушена, её нужно восстановить во что бы то ни стало. Полоса в аварийной обстановке — часто единственное окно, через которое можно выйти из горящего дома. Из дальнейшего повествования вы увидите что это не громкие слова.
Чувство огромного облегчения — полоса осталась невредимой. Теперь можно спокойно оглянуться и оценить обстановку.
Первая трещина полуметровой ширины прошла за домиком аэрологов, вторая, пятиметровая, — недалеко от радиорубки. Площадь нашей льдины сразу уменьшилась вдвое, но все сошлись на том, что непосредственной угрозы самому лагерю пока нет. «Пока» — очень ненадёжное слово на дрейфующей льдине…
Вместе с Анатолием Васильевым я отправился осматривать трещины. Первая уже заторосилась длинной и безобидной на вид ледяной грядой полуметровой высоты — похожей на ту, которую сгребают своими щётками на городских улицах уборочные машины.
Зато вторая трещина впечатляла. Было странно и дико видеть среди вечных льдов километровой длины разводье, напоминающее талый ручей весеннего Подмосковья. Края разводья уже начали зарастать тонким ледком; через несколько дней ледок покроется слоем снега, и тогда — берегись, прохожий! Упаси тебя бог ступить на этот ничем не приметный снежок: окажешься в ловушке, по сравнению с которой волчья яма — это цветочная клумба.
Я не отказал себе в удовольствии сфотографироваться у трещины, и эта карточка — жемчужина моей коллекции. Широкая, отливающая свинцом трещина дышит холодной уверенностью и сознанием своей силы, но, присмотревшись, вы поймёте, что и я выгляжу достаточно внушительно. Непредвзятый зритель скажет, что я даже выигрываю в сравнении с трещиной, поскольку она безоружна, а на мне висит обязательный для дежурного карабин. «Корреспондент и стихия» — так бы я назвал эту полную внутреннего драматизма сцену. Или ещё точнее — «Корреспондент побеждает стихию»: как-никак трещина лежит у моих ног, а не наоборот. Карточка производит сильное и долго не проходящее впечатление. Её значение я вижу в том, что она укрепляет уверенность в окончательной победе человека над природой.
Эти мысли пришли ко мне потом. А тогда я отнёсся к трещине с почтительностью, которую она вполне заслуживала. Тем более что перспектива, обрисованная Анатолием, показалась мне совсем не забавной.
— Бывает так, — гудел Анатолий своим баритоном, — идёшь осматривать разводье — и вдруг слышишь за собой треск. Оборачиваешься — новая трещина, и ты отрезан от лагеря.
— Но ведь одному выходить из лагеря запрещено, — напомнил я.
— Конечно, — хладнокровно подтвердил Анатолий. — Вдвоём лучше. Можно орать «караул!» хором. Что это вы ускорили шаги?
Нашёл место и время задавать такие вопросы! На посадку заходила «Аннушка»: с ледовой разведки возвращались Панов и Булатов. Через несколько минут они пришли в кают-компанию, где за чашкой кофе коротала ночь чуть не половина личного состава станции.
— Между нами и подскоком масса трещин и разводий, — сообщил Булатов.
— Одно из них шириной до пятидесяти метров, вовсю бушует море.
— Аэропорт имени Данилыча держится? — спросил кто-то.
— Трещина прошла, но небольшая, — ответил Панов. — Толщина льда на подскоке восемьдесят сантиметров.
— Всего? — удивился я.
— Лёд молодой, крепкий, — пояснил Булатов. — Данилычу ничто не угрожает, если не будет подвижек. Подскок находится в окружении четырехметровых паковых льдов. Но стоит им надавить — и от подскока остаётся одно воспоминание, на его месте образуется вал торосов.
Начальники станции не спали уже вторые сутки. Но о том, чтобы загнать их в постели, нечего было и думать: в эти часы решалась судьба станции. Если трещины пойдут по лагерю, сразу же возникнет аварийная обстановка, тем более тревожная, что подходящей льдины в окрестностях обнаружить не удалось.
— После пурги такие сюрпризы вообще не редкость, — ответил Панов на мой вопрос. — Северо-западные ветры сменились южными, и произошла резкая смена температуры. А завтра, двадцать четвёртого апреля, — новолуние, время наибольших приливов: Луна, Земля и Солнце находятся на одной линии. Отсюда и активные подвижки льдов, торошение.
— Неплохое наследство ты мне оставляешь, — улыбнулся Лев Валерьянович.
— Не забывай, что с наследства положено брать налог, — парировал Панов. — Вот Арктика и взяла отходящий ей по закону кусок бывшей льдины!
— Нужно ускорить отлёт твоей смены, — напомнил Булатов. — Сам понимаешь, чем меньше останется на станции людей, тем легче будет их эвакуировать — в случае аварии.
— Конечно, всех лишних — немедленно на материк. — Кизино выразительно посмотрел на меня и рассмеялся.
— Но-но, — сказал я. — Не пытайтесь вырвать изюминку из пресного теста моих очерков.
— Пусть остаётся, — поддержал Панов. — Ему сейчас есть на что посмотреть. Булатов улыбнулся и кивнул.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Панов и Булатов снова улетели куда-то на «Аннушке», а мы — Белоусов, Васильев, радист Олег Брок, старший аэролог Володя Агафонов и я — остались в кают-компании.
— …Просыпаешься, а домик чуть ли не плавает, — вспоминал Васильев. — В таких случаях — вы не поверите — не всегда даже успеваешь надеть галстуки и отутюжить штаны. Суёшь ноги в сапоги, хватаешь курткy — и прыгаешь козлом на свежий воздух.
Мне послышался какой-то треск. Я напряг внимание — нет, тарахтит дизель, и только.
— А не помешает нам дизель услышать, как начинают тороситься льды? — полюбопытствовал я.
— Вы, наверное, плохо представляете себе этот процесс, — проговорил Агафонов. — Торосы образуются от сжатия тысячетонных льдин, наползающих друг на друга. Сказать, что торошение сопровождается шумом, — слишком слабо. Артиллерийская канонада из сотен орудий — вот это, пожалуй, подходит.
— Помнишь, Олег, «СП-8»? — своим тихим и мягким голосом спросил Белоусов. — Такого давления моя нервная система ещё не испытывала. Треск, грохот, возмутельное хулиганство. Льдины громоздились одна на другую, обламывались, снова влезали, и, наконец, на лагерь со скоростью нескольких метров в минуту двинулся вал торосов высотой с двухэтажный дом. Февраль, полярная ночь — и такая гнусность. Хоть милицию вызывай.
— Воспоминание не из приятных, — согласился Олег. — Мне почему-то до сих пор мерещится, как трактор пытается сдвинуть с места вросшую в сугроб дизельную.
— Решили несколько секунд, — Белоусов кивнул. — Дизельная уже проползла с полметра, когда вал торосов её настиг и проглотил на глазах. Еле успели отцепить трактор.
