Альбион и тайна времени - Васильева Лариса Николаевна
«…но зачем пережила тебя любовь моя?!»
Зачем живые пишут на могилах? Ведь когда приходят они к своим холмикам, погружаются в воспоминания, нужно ли им читать, что покойный «был безукоризненный джентльмен» или «память о тебе уйдет от нас вместе со смертью»? Они ведь это и без того знают.
В безотчетной ли жажде бессмертия для того, кто ушел, пишут люди на мраморе или дереве, в неосознанной ли надежде удержать дух ушедшего человека?
Церковь стоит высоко на холме. И кладбище уступами спускается с холма — могилы смотрятся ступенями. Ветер. Очень зябко. Далеко внизу крыши каких-то поселков в сером тумане и тучах. Худенький священник с добродушным домашним лицом провинциала читает последние надгробные слова, славит волю божью, и гроб опускают в могилу. Несколько человек, пришедших на эти похороны, проходят в последнем прощании, бросая в могилу землю.
Рядом с этой новой ямой несколько уже забытых могил, они заросли травой, и вазочки-шары с дырками для цветов покосились, почернели, проржавели. Другие, ухоженные могилы, усыпаны зеленоватыми камешками — это необработанное стекло — зеленый цвет — цвет травы, цвет вечной жизни, самый теплый и миротворящий цвет. А зеленые стеклышки — очень полезная вещь — их ковер самый надежный, ухода не требует, поливать не надо, не разлетается на ветру и дешев — десять пенсов мешок. На могилу нужно два мешка. А то и меньше.
Я ухожу последняя. Я была «последней подружкой» мистера Вильямса, так он назвал меня по телефону за месяц до кончины. Старый клерк умер той смертью, какая, мне кажется, ему подобала. Он упал на дорожку Холланд-парка во время утренней пробежки, за секунду до этого улыбнувшись девушке, идущей навстречу. Испуганная девушка бросилась к нему, и улыбка, обращенная к ней, была последним выражением лица мистера Вильямса.
Смерть этого человека была для меня большой потерей. Оказывается, я успела полюбить его в Англии, и Англию в его лице. Но именно после смерти мистер Вильямс открылся мне во всем своем чисто английском своеобразии.
Еще до похорон все мы, немногие, кто собирался принять участие в его последнем пути, узнали, что для этого нам придется поехать в небольшой городок графства Кент, где пожелал лежать на вечном покое старый лондонский клерк. Нет, он не родился в том городке, родители его тоже были коренными лондонцами, а он не жил там долгие годы, но именно там в 19… я не знаю каком году, старый клерк впервые собственными глазами увидел своего кумира Черчилля, и тот, проходя, поздоровался с мистером Вильямсом за руку.
На главной площади этого городка большой серый массивный сэр Уинстон, чуть подавшись вперед, сидел в кресле, а по левую его руку, поодаль, стояла церковь и начиналось уступами вниз с холма то кладбище — новое жилище мистера Вильямса.
Когда-то Черчилль был депутатом в парламент от этого городка, и мистер Вильямс, специально приехав туда в дни предвыборной кампании, провел там несколько восхитительных дней — днем присутствуя на встречах будущего депутата с народом, а по ночам читая его речи и изучая телеологическое древо его семьи.
Священник сказал прочувствованно: он отметил благородную щедрость покойного, ежегодно жертвовавшего на нужды его прихода немалые суммы денег, и пообещал перед гробом, что блаженство ждет его. После этих слов Эмма слегка всхлипнула, а Джулия лишь глазами холодно повела в сторону Эммы. Обе они приехали проводить своего друга, но так как не были знакомы, то стояли в равнодушном отдалении друг от друга. Был еще сослуживец, мистер Грин, вполне похожий на покойного старичок, только с палочкой, адвокат мистера Вильямса, худой, остроносый, с прищуренными злыми глазками. Еще какие-то люди были, но они выпадали из поля моего зрения, составляя общий похоронный фон.
«Мистер Вильямс жертвовал на церковь немалые суммы. Как странно, — подумала я. — Впрочем, если подумать… Он был одинок, знал цену деньгам, умерен в житейских привычках, — наверно, у него что-нибудь собралось».
Уходя с кладбища последней, я еще раз взглянула на живописную даль внизу, под горою, где отныне лежать моему приятелю.
Так получилось, что Эмма и Джулия оказались со мной в одной машине. Я приехала вместе с Эммой и, полагая, что этим женщинам ровно нечего уже делить, предложила престарелой Джулии свободное место в автомобиле, дабы ей не утруждаться ждать поезда, который придет через полтора часа.
Все же Джулия заколебалась и в машину села неохотно. Она сидела впереди и за всю двухчасовую дорогу не промолвила ни слова. Эмма была куда дружелюбнее. Она говорила без умолку, обращаясь ко мне, и только ко мне, но вся ее двухчасовая безостановочная болтовня безуспешно имела целью расшевелить миссис Джулию Вишард.
И уже из будущего поглядела я в жизнь мистера Вильямса, остывающую сегодня на вильтширском холме. Милый, милый, прозорливый мистер Вильямс, большим опытом жизни были продиктованы вам слова, сказанные мне однажды:
— Мой принцип: будь внимателен к женщине, дари цветы и никогда не позволяй ей подмести полы в твоем доме. Как только женщина взяла в руки щетку, считай, что ты пропал. Оглянуться не успеешь, как ты женат, и она говорит тебе: «Подмети, дорогой, в доме грязно».
Прошло время. Я получила письмо от мистера Блюма, адвоката покойника, с просьбой посетить его контору по случаю оглашения завещания мистера Вильямса.
Контора была в Сити. И мистер Вильямс снова незримо прошел со мной по зеленой лужайке старинного колледжа «Линкольн инн», пересек Флит-стрит и поднялся по узкой лестнице, ведущей в контору Блюма.
Там уже сидели Эмма, Джулия, мистер Грин и средних лет незаметного вида господин. Я вспомнила, что и он был на похоронах.
Некоторое странное беспокойство владело мной. Почему я должна быть на оглашении завещания? Неужели милый старик что-то оставил мне? Это трогательно, однако как-то неловко. Я надеялась все-таки, что это что-то достаточно незначительное — уж не та ли старинная чугунная чернильница, стоявшая на его столе и восхищавшая меня всякий раз, когда я приходила к старому клерку?
С моим приходом все были в сборе. И Блюм начал.
Джулия получила пенсион, до конца ее дней позволяющий жить без забот.
Грин — все личные вещи покойного, вместе с моей чернильницей.
Эмма унаследовала квартиру мистера Вильямса и деньги на оформление квартиры на ее имя. Деньги на налог. Довольно большой.
Остальное наследство скромного клерка, состоящее из ценных бумаг и акций, фунтов стерлингов, нескольких домовладений в Лондоне и его пригородах, получил маленький городок в округе Кент, окончательно приютивший тело Вильямса. Незаметный господин был представителем городских властей, и ему надлежало получить права владения.
Блюм назвал общую сумму, в которую оценивалось богатство умершего, и она оказалась столь высокой, что эмоциональная Эмма ахнула, не удержавшись, мистер Грин укоризненно покачал головой, и даже невозмутимая Джулия широко раскрыла выцветшие, почти белые глаза.
Скромный, бережливый, аккуратный, умеренный во всем на протяжении долгой-долгой жизни, ординарный клерк-пенсионер был богачом. Удивление, поразившее все собрание, было столь велико, что Блюму пришлось призвать ко вниманию, ибо завещание имело еще несколько пунктов.
Мистер Вильямс просил всех, кто будет причастен к его завещанию, сделать все, дабы «эта история» не попала в прессу. Подпольный богач не хотел широко разглашать своей тайны.
Средства, оставленные им маленькому городку в Кенте, он просил распределить так, чтобы они помогли благоустройству дома престарелых на окраине этого городка, школе слепых, и далее по усмотрению городского совета.
Он просил также разрешения у властей города поставить в сквере на центральной площади — у самых ног каменного Черчилля деревянную скамью, вырезав на ней надпись: «В память о Вильяме-Джоне-Герберте Вильямсе, эсквайре, родившемся в 1896 году, скончавшемся в 1976 году».
Когда все расходились, Блюм попросил меня остаться. И, выждав, пока все ушли, протянул мне конверт:
