Леонид Воронин - В Африку за обезьянами
По пути мы встретили нашу китобойную флотилию во главе со «Славой», направляющуюся в Южное полушарие на промысел. Наш капитан оживился — эта встреча напомнила ему о тех временах, когда служил на китобойном судне «Алеут». — Любопытно, — говорил капитан, — что несколько лет я плавал на грузовом пароходе по тем местам, где водились киты, и ни разу их не видел. Но как только пересел на китобойный пароход, я не только видел ежедневно по нескольку штук китов, но и успешно охотился на них, и приходилось удивляться, как я их раньше не замечал.
Слушая капитана, я вспомнил, что, находясь в местах, где водятся кобры, удавы и леопарды, я тоже как-то мало и редко замечал их, очевидно, потому, что все мое внимание поглощали обезьяны.
Мы пересекли Средиземное море, прошли Эгейским морем мимо его многочисленных островов и, наконец, вошли в Дарданельский пролив. Местами он настолько узок, что на обоих берегах отлично видны люди и постройки.
Через Мраморное море, Дарданельский и Босфорский проливы мы шли в сопровождении турецкого лоцмана, маленького, худощавого человека, одетого в новую морскую форму, довольно хорошо объясняющегося по-русски. Когда-то он был капитаном парохода, плавал по Черному морю и бывал в наших портах. По внешности он был больше похож на грека, чем на турка. Я спросил: «Не грек ли вы?» — Он уклончиво ответил: «Все, кто живет в Турции, по национальности турки». Я невольно вспомнил рассказы Мушега, охотника из Аддис-Абебы, о том, как турки «разрешали» армянскую проблему.
Мы проходили Босфор перед заходом солнца, освещавшего последними лучами Стамбул с многочисленными мечетями; над которыми возвышалась Айя-София. Это великолепное здание было построено как христианский собор еще во времена Византии, когда Константинополь принадлежал грекам.
Солнце опускалось все ниже, и город медленно исчезал вдали, покрываясь вечерней мглой.
По выходе из Босфора в Черное море капитан взял прямой курс на Сухуми. Мне надо было торопиться с ловлей «свободных пассажиров», чтобы посадить их в клетки и приготовиться к разгрузке.
В ловле мартышек приняла участие почти вся команда. Мы изготовили и расставили примитивные ловушки повсюду: в подшкиперской, куда на ночь обезьяны прятались от холода, в каютах, куда они залезали, чтобы чем-нибудь поживиться. В машинном отделении одну мартышку поймали попросту за хвост. Только одна беглянка оказалась неуловимой, она не шла ни в какие ловушки и почти весь день проводила на мачте, спускаясь только, когда вблизи не было людей, чтобы подобрать корм, выпавший из клеток, или напиться, вытянув поилку из клетки. Она так и осталась на пароходе, и только из Новороссийска, куда он ушел, высадив нас в Сухуми, в питомник пришла телеграмма: «Зверь пойман, посажен на цепь». Посланный в Новороссийск сотрудник забрал «зверя» и благополучно доставил его в Сухуми.
Была уже осень. В Черном море моим пленникам стало холодно. Клетки с мартышками пришлось внести в подшкиперскую, а павианов и гелад снова покрыть брезентом. В тропиках он защищал обезьян от жгучего солнца, теперь ограждал их от резкого и холодного ветра.
На половине пути в Сухуми мы попали на перелетную дорогу перепелок. Уставшие птицы садились на пароход и забивались под брезент, покрывающий клетки. Но тут они попадали в руки обезьян, которые их ощипывали и убивали. Большинство обезьян не ело перепелок, только один свирепый павиан, получивший в свое время кличку «Ноздрев», и несколько мартышек с жадностью съедали пойманных птиц.
Поздно вечером 23 октября 1948 г. «справа по борту», как об этом объявил дежурный матрос, показались огни Сухуми.
Во время нашего длительного морского перехода мы нерегулярно читали газеты, получая их от случая к случаю со встречных пароходов. Слушая же радио, мы, повидимому, пропустили сообщение о пуске Сухумской гидроэлектростанции. Поэтому я не узнал города. Вместо обычных редко мерцающих огоньков, над Сухуми стояло зарево от сливающихся в огненное море ярких точек. Чуть ниже светлого края зарева мерцал Сухумский маяк.
Капитан отдавал команды, выравнивая курс парохода: «Право руля!» — «Есть право руля», — слышен ответ рулевого. «Так держать!» — «Есть так держать». Через час, показавшийся мне вечностью, пароход тихо причалил, ориентируясь на световые сигналы с пристани.
Несмотря на поздний час, на причале было много народу: сотрудники медико-биологической станции встречали меня и моих пленников. Мое восьмимесячное путешествие благополучно закончилось.
Новые обезьяны в Сухумском питомнике
ВПЕРВЫЕ за время существования питомника низшие обезьяны прибыли к нам непосредственно из их родных мест. В ожидании новых питомцев сотрудники биологической станции подготовили для них помещения в лучшем доме, разработали план медицинского обследования и лечения на случай, если окажутся больные. Конечно, длительный переезд, новые условия — вое это не могло не сказаться. В дороге мне не всегда удавалось приобретать в достаточном количестве свежие овощи и фрукты, поэтому у части обезьян появились признаки цынги. Все животные во время ожидания отправки и в пути неизбежно общались с людьми, поэтому могли быть обезьяны, заболевшие туберкулезом. Наконец, не исключена была возможность завоза из тропической страны заболеваний, неизвестных у нас. Поэтому наши новые питомцы были изолированы от старых и от людей. Обслуживающий персонал придерживался всех порядков, установленных для изоляторов. Новоприбывших подвергали тщательным обследованиям, несколько обезьян, подозрительных на туберкулез, пришлось отделить от других. Однако преобладающее количество моих подопечных оказалось здоровым. Благодаря хорошему уходу и питанию на новом месте они быстро набирали в весе, шерсть их становилась гладкой и блестящей.
Однако всем обезьянам предстояло тяжелое испытание — приспособиться к новому климату. Зима 1949 г. не способствовала этому. Уже через два месяца после нашего прибытия выпал снег, он лежал почти месяц, потом сошел, но через-несколько дней снова выпал и окончательно растаял только в марте. По ночам температура в течение почти трех месяцев держалась от нуля до трех, а нередко и до шести градусов холода. Такая длительная и холодная зима была в Сухуми впервые со времени организации питомника. Поэтому пришлось держать в теплом доме, всячески охраняя от сквозняков и охлаждения, не только новых питомцев, но и часть обезьян, уже легко переносивших сухумскую зиму, привыкших находиться в открытых вольерах. Лишь обезьян, родившихся и выросших в питомнике, мы оставили на воздухе. Прячась, на ночь в легкие дощатые домики, они днем выходили, бегали по снегу и, как видно, не страдали от холода.
