Роберт Аганесов - Байкальской тропой
Но как я ни таился, Лобов обнаружил меня за своей спиной. Растерявшись, я хотел было изобразить удивление от неожиданной встречи, но он впился в меня таким взглядом, что у меня и язык к гортани прилип. Долго еще я столбом стоял на тропе, прежде чем двинулся в обратный путь. На кордон я вернулся как можно позже, в избу не зашел, а прокрался в пристройку амбара и улегся спать с мыслью, что утром старик непременно выгонит меня с кордона! (Когда я впервые попросился к нему пожить пару недель, он чуть ли не с час промучил меня своим молчанием, прежде чем просто кивнул на дверь избы. Из разговоров с большедворцами я знал, что старик не очень-то жалует случайных постояльцев, будь то районное начальство из лесничества или какие-нибудь охотники из города.) Я проснулся, почувствовав, что кто-то трогает меня за ногу. Василий Тарасович стоял у пристройки и, покачивая головой, молча смотрел на меня. В избе попыхивал самовар на столе, и в глиняной чашке светилась горка брусничного варенья…
— Семенной шишки насобирал вчера, — заговорил он за чаем. — Лесничество на каждого лесника план дает: собрать столько-то семенной шишки. Я вчера в Рябухину падь ходил… — И он пододвигал поближе ко мне чашку с вареньем и продолжал рассказывать о шишках в Рябухиной пади.
Летом число жителей в Большом Дворе увеличивалось почти вдвое, в каждую семью приезжали родственники всех возрастов. И маленькая таежная деревушка оглашалась шумом транзисторов, гармошек, гитар, до полуночи слышались протяжные старинные песни. И каждому приезжему человеку обязательно рассказывали о необычном лосе, который живет в Зеленой Долине и никуда не уходит. Новости о Колченогом приносил в деревню Василий Тарасович. Над стариком откровенно посмеивались, потому что прежде несговорчивый, строгий лесник, у которого и сушины без разрешения из лесничества не выпросишь, теперь ровно душой отмяк! Бывало, раньше наберет в магазине продуктов и по месяцу глаз в деревню не кажет, а теперь и иной праздник на людях, и даже в кино стал ходить, чего за ним раньше не замечалось. И не дай бог, посмеивались мужики, уйдет этот зверь из долины: к Тарасычу опять не подступишься! «А что, — отмахивался от них Василий Тарасович, — и уйдет! Я его не привязывал!»
Задерживаясь у магазина или около клуба перед началом сеанса, Василий Тарасович рассказывал собравшимся вокруг него мальчишкам и поседевшим охотникам какую-нибудь новую историю, связанную с Колченогим. Но не было случая, чтобы он пригласил кого-нибудь походить в долине, где можно было наткнуться на этого лося. В промысловый сезон в Зеленую Долину никто не заходил: для охоты у каждого промысловика был в тайге свой участок, и долина всегда оставалась за Лобовым. Там он промышлял белку, соболя, птицу, но никогда не ходил на крупного зверя, и никто в деревне не мог объяснить этого.
В этот памятный для меня вечер я вернулся на кордон поздно и в пустой избе нашел на столе записку: «Ушел в деревню, ужинай без меня. Ворочусь к ночи. Василий». В печи стояли еще теплые кастрюли и котелки, но ужинать мне не хотелось. Я накормил собак и прилег на лавку, поджидая хозяина.
Около полуночи (старик при мне еще никогда так поздно не возвращался домой) на крыльце послышался топот и ласкающийся скулеж собак. Дверь распахнулась, и Василий Тарасович шагнул через порог. Я сразу заметил, что старик был немного навеселе. Его широкоскулое, утонувшее в бороде лицо светилось морщинами.
— Не спишь еще? — пробасил он, сбрасывая на лавку тяжелый тулуп. — Ну, тогда ставь чай, а я новости тебе расскажу.
Он подошел к печке, щурясь, посмотрел, как я сдираю кору с березовых поленьев, и вдруг выпалил:
— На рев завтра пойдем! И Колченогого увидишь, понял? Я молча смотрел на торжественное лицо старика. Довольно
усмехнувшись, он принялся расхаживать по избе из угла в угол, потирая покрасневшие с холода руки. Наконец уселся на лавку и, выложив на колени кисет, стал набивать трубку и заговорил уже спокойнее:
— Приехали два мужика поохотиться, а мне о них из лесничества уже позвонили, велено провожать их… У них лицензия есть, все порядком. Только, говорю им, зря, мужики, вы сюда приехали: я свой кордон знаю, никакого зверя не добудете, ноги да время зря убьете!
Тут старик зачадил трубкой, раскашлялся и отчаянно замахал рукой, отгоняя дым.
— А они, видать, уж наслышаны были о Колченогом, говорят: охотиться мы в другое место поедем, благо машина у них, а просят только, чтобы я проводил их в долину, глянуть на него и, если случай тому, сфотографировать…
Он ожидал, видимо, что я разделю его радость. Но меня заела обида. Почти две недели я упрашивал его пойти со мной в тайгу, так он ни в какую не соглашался, а тут на тебе! Нет уж, и торжествуй теперь один! Я возился с железной печуркой, старательно избегая смотреть на него. Старик, видимо, понял мое настроение и заворчал виновато:
— Ну не досуг было… Я и от них хотел отвертеться, но из лесничества ведь позвонили. И опять же я реветь не могу, а один из них, Владимиром звать, бойкий мужик, на рожке ладно ревет, Колченогий непременно откликнется…
Он замолчал. Оглянувшись, я увидел, что он сидит на лавке, опустив плечи и невидящим взглядом уставившись в угол избы. Потрескивали поленья в печи, и, напрягаясь, гудело пламя. Стояла тяжелая, гнетущая тишина. Мне захотелось растормошить старика каким-нибудь вопросом, но он вдруг усмехнулся и, словно припомнив что-то, покачал головой.
— Э-эх! Охотники! — презрительно пробормотал он. — Только и делов-то, что билет есть да лицензия куплена, а зверя бьют так… позабавиться им надо. Им в тайге не промысел нужен?
Мне показалось, что старик в эту минуту не видит меня и говорит не мне, а отвечает вслух своим мыслям.
— Если б я сам на рожке мог реветь, — еле внятно бормотал он, — да разве я пригласил бы таких с собой… А мне надо найти его… Гон на сход пошел, а его так и не слыхать, и реву не слышно, и маток с ним нет…
Он медленно опустил на стол тяжелые кулаки, перевитые набухшими венами, поднял голову.
— Схоронился зверь, и не слышно его. Следы есть, все у реки держится, а реву не слышно… А в прошлые года в это время уже табун лосих ходил в долине с ним…
Я слушал старика с недоумением. Всю неделю почти каждый день он пропадал в тайге и, возвращаясь, начинал рассказывать о Колченогом… И как же он не слышал рева, когда всего лишь два дня назад мы были вместе в деревне и он рассказывал охотникам, что гон уже в разгаре и Колченогий ходит с лосихами! Зачем же он говорил это?!
Я заварил чай, поставил на стол чайник, соленую рыбу и хлеб. Старик ни к чему не притронулся, но после настойчивых уговоров пододвинул к себе кружку. Молча выпил чай, с грохотом отодвинул лавку и, едва процедив: «Спокойной ночи», ушел на другую половину избы.
