Тим Северин - Дорогами Чингисхана
На следующий день молоко пробуют и, когда вкус его становится умеренно резким, пьют. Когда его пьешь, оно щиплет язык, подобно вину из неспелых ягод, но когда прекращаешь пить, на языке остается вкус миндального молока. В утробе оно создает очень приятные ощущения и может даже опьянить того, кто не крепок головой. Также оно значительно увеличивает выделение мочи.
Два этих предположения Рубрука, что айрак «значительно увеличивает выделение мочи» и что от него можно опьянеть, до сих пор можно услышать от монголов и иностранцев. Но, по моим наблюдениям, оба утверждения справедливы лишь отчасти. Главная причина обильных выделений кроется, пожалуй, в огромных количествах выпиваемого молока. Поэтому неудивительно, что наша небольшая группа, скачущая от гыра к гыру, в каждом из которых всякому предстояло выпить по пяти-шести пинт за один присест, подъезжая к очередной стоянке, избавлялась от лишнего. Может, айрак и служит диуретиком, но не в том масштабе, как ему приписывается.
Точно так же обстоит дело и с пресловутым опьяняющим действием айрака. Может быть, кислое кобылье молоко и содержит немного спирта, но даже если выпить его в таком количестве, чтобы это сказалось, опьянение будет слабым и незаметным. Мы пили молоко каждый день галлонами и никакого опьянения не чувствовали. Всего час езды верхом по свежему воздуху отрезвит любого пьяницу, хотя такое же количество выпитого в спокойном состоянии вызывает сонливость.
И все-таки монголы известны как прирожденные пьянчуги. Еще скромные табунщики Великого Хана снискали себе эту дурную славу. По миру ходят разнообразные истории о проспиртованных оборванцах на улицах Урги XIX века и о том, что последний Хутагта, Жэбзэн Дамба, мог не просыхать неделю подряд, а каган Угэдэй был столь привержен пьянству, что его брат Чага-тай предупредил кагана: если тот не ограничит себя в питье, то погубит свою жизнь. Напуганный хан пообещал, что впредь будет выпивать лишь половину от обычного количества кубков крепкого спиртного. Он даже согласился завести особого слугу, который должен был следить за количеством выпитых кубков. При этом хан стал пользоваться кубком вдвое глубже. Если принимать во внимание монгольскую наивность, история выглядит вполне правдоподобной. Несмотря на благие намерения, Угэдэй умер от пьянства, как и его наследник, каган Гуюк.
При этом некоторые комментаторы замечают, что монголы имеют легкий доступ к источнику спирта, которым у них является кобылье молоко, и с удовольствием употребляют этот спирт. Видимо, он и служит причиной репутации завзятых алкоголиков. Рубрук упоминает о прозрачном и очень крепком напитке под названием «черный козмос», который есть у зажиточных монголов. Он считал, что это перебродившее кобылье молоко, очищенное от всех твердых примесей, но на самом деле это почти наверняка напиток, который современные монголы зовут «шимин архи» (эссенция архи), в отличие от промышленно изготавливаемой водки, которую они называют просто «архи». За городом мы почти в каждой семье видели, как его готовят из кобыльего молока путем простой дистилляции, в открытой чашке на железной печке. На чашку надевают вертикальную широкую трубу, сверху ставят чашку с водой, вычерпывают нагретую воду и добавляют холодной. Пары кипящего молока конденсируются на донышке холодной чашки, и капли конденсата падают в другую чашку, подвешенную в середине трубы.
В этом перегонном кубе можно перерабатывать разные виды молока. Мы пили шимин архи из молока верблюдиц, яков, коз и кобыл. Этот напиток можно перегнать еще раз, чтобы повысить его крепость. У всякого вида архи свои особенности. Считается, что лучший напиток получается из коровьего, а самый крепкий — из кобыльего молока. Насчет архи из верблюжьего и козьего молока мне говорили, что этот напиток «сладкий и хорошо идет». Шимин архи, бесцветный и освежающий, мне казался не крепче шерри или другого крепленого вина. Двух-трех чашек хватало для состояния приятной расслабленности, большая доза уже вызывала настоящее опьянение. Для кочевых монголов выпивка дешева и доступна в количествах, практически неограниченных. Из семнадцати пинт молока получают почти полный стакан архи. Конечно, наш голосистый спутник с готовностью выпивал бы ее по полпинты за раз.
Его пьянство не встречало осуждения. Араты вообще очень спокойно относятся к такому поведению. Они не видят в пьянстве ничего плохого. Во время нашей дневной остановки какой-то несомненный пьяница ввалился в дверь гыра и, шатаясь, присоединился к нашему кругу. Он был так пьян, что стоять уже не мог, и тяжело бухнулся на пол, перевел дух, пристально всматриваясь в пришельцев, и встрял в разговор. Все его внимательно слушали и терпеливо отвечали на вопросы, даже если он повторял те по три-четыре раза. Никто не пытался выпроводить его или заставить замолчать. «Он пьян еще с ночи, — тихо сказал мне Док. — Похоже они с друзьями выпивают регулярно, они пьяны почти все время». Наш Пьяница обрел родственную душу. Когда мы покинули этот гыр и продолжили путь, он исчез. Его завлекли в другой шатер, и он примкнул к очередному распитию архи. Через полчаса он, едва в сознании, нагнал нас на одной из наших лошадей. Док сказал, что беспокоиться за него не нужно — монгол, пьяный или трезвый, в седле удержится всегда, а лошади все равно. «Вполне обычное дело, если два монгола возвращаются домой за 10 миль, после посиделок в гостях, держась друг за друга, чтобы не упасть, в то время как лошади скачут в потемках бок о бок».
Бедному Доку не повезло. Он отправился с нами как переводчик, на тот момент он лучше всех подходил на эту работу. Но по своим привычкам и предпочтениям он был городским жителем и неважным наездником. Поэтому он больше всех страдал от усталости, неудобных седел и прочих «прелестей» дороги и полевых стоянок. Хуже всего, что в заросшей цветами местности, где ветер носил пыльцу, до крайности обострилась его сенная лихорадка. Слезы целый день бежали из его глаз. Он непрестанно сморкался в огромные платки, нос его распух и покраснел. Глядя на него, было невозможно удержаться от жалости — и от восхищения. Его энтузиазм не иссякал, он был счастлив, что может познакомиться с обычаями монголов. В пути он пытался защитить измученный нос белой медицинской маской, которая вместе с серой шляпой делала его похожим на бродягу-неудачника с Дикого Запада.
Теперь численность нашей команды стала постоянной — Герела мы не увидим до самого возвращения в Улан-Батор. Остались Ариунболд, который дал интервью журналисту ТАСС и вернулся, Байяр, Делгер, Док, Пол, я и двое проводников, выделенных для этого сектора — Пьяница и Тихий. Ариунболд снова, казалось, не мог находиться рядом со всеми и держался в стороне. Это сулило хоть какое-то облегчение, пока остальные складывали лагерь, готовили еду и так далее.
