Андрей Сидоренко - Заяабари (походный роман)
Захотелось поскорей добраться до земли обетованной. Мысли, не утерпев, рванули вперед к заветной цели, и начало казаться, что вот уже за следующим мысом откроется вид на долгожданный пролив. Но, подойдя ближе, обнаруживал, что грести еще и грести.
Берега на редкость унылые — просто небольшие лысые хмурые холмы, круто обрывающиеся к морю. Но вот, наконец, Ольхонские ворота.
Проливы на планете Земля — удивительное природное образование. Они ни на что не похожи: это не море, где чувствуется преобладание стихии пространства, это не заливы, созданные для отдыха уставшей воды; и это не реки, где вода вся организована и устремлена. В проливе вода вынуждена тянуть нерадостную лямку условного обозначения особенностей суши. Вода — второстепенная, суша — главная. Проливная вода принесена в жертву суше лишь затем, чтобы суша могла существовать частями ради разнообразия.
Плавание в проливе вызывает особое настроение: нет того ощущения воли, как на море, но зато есть определенная торжественность от того, что земля смотрит на тебя с обеих сторон, как почетный караул.
Если плавать на большом пароходе, то природа делается почти незаметной и недоступной для понимания, как в кино. Пассажир на пароходе всего лишь наблюдатель, и все что происходит вокруг его на самом деле не касается. Это заметили еще первые путешественники в эпоху увлечения переплытием океанов на несущественных предметах. Начало массовому увлечению положил Тур Хейердал, переплыв океан на деревянном плоту "Кон-Тики". Природа не наделила человека специальными органами, которыми мы были бы способны воспринимать все вокруг как следует при движения с нечеловеческой скоростью и на расстоянии.
Когда хожу в горы, часто кажется, что иду слишком быстро и не успеваю достаточно хорошо воспринимать все вокруг. Путешествие — вещь постепенная и вдумчивая. Скорость превращает его в просто передвижение по географической местности. Жалко Землю, она страдает от невнимания, непонимания и ненужного беспокойства. Чтобы почувствовать мир, надо ходить на цыпочках, потихоньку и разговаривать шепотом.
Как только вошел в пролив Ольхонские ворота, сразу же, буквально через несколько минут задул ветер, благо попутного направления, и пошел дождь (совсем не на благо).
Вечерело. Наползли низкие свинцовые тучи. Лысые, местами скалистые берега помрачнели, стали выглядеть крайне неприветливо и напомнили мне грустный и богом забытый остров Спафарьева, затерянный на севере Охотского моря. Ветер усилился до 15 м/с, а еще через полчаса образовалась крутая волна высотой 1 метр и с гребешком. Остров Ольхон и материк сблизились на расстояние менее двух километров. Вдоль берега двигаться невозможно из-за того, что заливы вдавливаются глубоко в сушу. Ничего не остается, как плыть по самой середине пролива.
Дождь. Ветер. Холодина. Запел песню про то как бродяга к Байкалу подходит. Я не пел, а ревел, сорвал голос, но зато согрелся.
Вспомнил Магадан и уже начал настраиваться жить в северном климате, но как только завернул за мыс — ветер неожиданно стих, выглянуло солнышко и окрестности стали напоминать крымский ландшафт где-нибудь в районе Коктебеля, даже вода показалась теплой.
Но полностью почувствовать себя как в Крыму я не смог, этому мешал снег, который сползал языками с отрогов Приморского хребта, растянувшегося вдоль западного берега залива Мухор.
Названия мест в окрестности очень смачные: мысы Тутырхей, Хальтэ, Хорин-Ирги. Все-таки в одной из прошлых жизней я был азиат, трудно сказать какой именно породы, но азиат точно. Люблю все азиатское. Меня совершенно не привлекает Европа, не представляю, как там можно путешествовать. Европа, по-моему, пригодна только для экскурсий. Не могу принять сердцем западноевропейскую архитектуру всех времен, строения в ихнем стиле представляются мне игрушечными и напрасными. Даже храмы не могу воспринимать серьезно, но зато очень понимаю бурят — шаманистов, для которых храмом является вся поднебесная. Небо — купол храма... Как это здорово! Не нужна мне Европа, я — азиат, и хочу жить в направлении своего внутреннего происхождения.
Курс на мыс Онтхой, он находился совсем рядом, всего в двух километрах.
Нахожусь в заливе Мухор, который является тупиковой частью Малого моря. Мухор — тихая мелководная заводь. Впечатление такое, будто попал на обычное небольшое европейское озеро. Залив обладает двумя очень полезными свойствами: из-за мелководья температура воды здесь градусов на 10 выше, чем в Байкале, и рыбы много всякой разной.
Слева по борту показались штук десять утлых одноэтажных строений из досок, выкрашенных в казарменный зеленый цвет — это турбаза "Мандархан". Сразу видно, что, придумывая турбазу, архитекторы стремились к предельной простоте и незатейливости. Создавалось впечатление, будто оказался в степном пионерлагере, где по утрам дудят в трубу, а по вечерам — танцы под магнитофон и перед принятием пищи обязательное построение всех обитателей. Однажды в детстве меня пристроили в такое заведение неподалеку от Евпатории. Как я там маялся, страдая от тоски по дому, по горам и по синему морю. Я не запомнил всего того, что там со мной произошло, но зато хорошо помню чувства, которые испытывал: скука, обида за то, что меня завезли к черту на рога и бросили среди большого количества совершенно чужих людей, одиночество, несмотря на совершенное отсутствие возможности побыть одному. Кроме того я ни на миг не мог почувствовать себя свободным — постоянно надо было делать то, чего совершенно не хотелось: рано вставать, рано ложиться, спать днем, есть манную кашу на воде по утрам, петь пионерские песни по вечерам, играть в дурацкие игры, викторины, танцы под баян аж до 9 часов вечера и т.д. Б-р-р-р!...
Я высадился на берег и сразу пошел искать хозяина заведения, чтобы представиться. Директор турбазы Владимир Васильевич — мужчина лет 50-55, плотного телосложения с обветренным и почерневшим от загара лицом, жил тут же, на территории лагеря, в собственной избе, которая выглядела добротной и обжитой. Чернота его лица была не так чтобы очень, наверное, оттого, что жизнь он вел преимущественно оседлую. Загар на лицах местных индейцев, живущих в тайге и проводящих большую часть времени под открытым небом, отличается легкой синевой. Подобного оттенка на лицах добивались мои земляки гурзуфские алкаши, которые баловались одеколончиком. Помню двоих таких. Синели их лица очень быстро, и уже через полгода их было не узнать. Долго они не жили.
Владимир Васильевич быстро сообразил, что прибыли с меня не получить, и поселил бесплатно на территории своего дома в одной из пристроек.
