Тим Северин - Дорогами Чингисхана
В этот миг вернулся Ариунболд и сообщил, что ехать осталось пять или шесть миль. Пол потерял терпение и сорвался на крик. Разве Ариунболд не видит, что лошадь чуть жива и на ногах не держится? Или он собрался гнать животных, пока те не передохнут? Хуже организовать первый день экспедиции просто невозможно. Ариунболд уклонялся от ответов, делая вид, что плохо понимает. Постепенно Пол остыл, но продолжал ворчать, мол, он предпочтет пройти остаток пути пешком, ведя коня в поводу. Ариунболд с пристыженным видом уехал.
Ариунболд сумел добиться почти невозможного. Руководя экспедицией, с рекордной быстротой, в первый же день он потерял уважение пастухов, которые не пожелали идти с ним, растратил энтузиазм своих монгольских компаньонов, уехавших вперед, сократил группу путешественников до двух иностранцев, один из которых сейчас находился в ярости. Короче говоря, он растерял всякое доверие. Интересно, думал я, все ли выпускники Высшей партийной школы, избранные за свои семейные связи, так беспомощны и неэффективны? Но я знал, что нам предстоит работать с ним. Именно он организовал всю цепочку пересадочных станций, и именно ему проект «Шелковый путь» поручил вести нас через этот сектор. Если мы хотим, чтобы экспедиция на Запад продолжалась, нужно сделать все, чтобы восстановить мир, снова собрать злосчастную команду и лелеять надежду, что дальше дела пойдут лучше. Это все еще монгольский проект на монгольской территории, а мы с Полом — наблюдатели, которые старались извлечь из своего участия максимальную пользу.
Но чтобы почувствовать неладное, не нужно быть иностранцем. На следующее утро Герел тоже высказал Ариунболду, что думает о его организаторских способностях. Стоя перед гыром его свояченицы, он публично дал волю своему гневу, обложил напарника вдоль и поперек; самое мягкое определение звучало как «самодур, неспособный справиться с делом». Никого уже не удивило, когда оказалось, что обеспечение свежими лошадьми, которое Ариунболд возложил на местные власти, не было организовано, и нам пришлось ждать. Раздраженный Герел развернулся и ушел.
Глава 9. Через горы Хангая
Это неловкое положение разрешилось, по крайней мере, на какое-то время, благодаря политическим амбициям Ариунболда и его чувству собственной важности. Вскоре после полудня, когда прибыли двое новых табунщиков со сменой лошадей, его нигде не оказалось. Док сказал, что он уехал, чтобы проверить слух, будто поблизости появился какой-то корреспондент из русского агентства ТАСС. Ариунболду хотелось найти этого журналиста и дать ему интервью о нашей экспедиции. «Для него это возможность сделать себе рекламу, — фыркнул Док, у которого разыгралась сенная лихорадка от пыльцы бесчисленных цветов. — Думаю, мы отправимся без него». Герел, который, казалось, искренне рад временно избавиться от Ариунболда, помогал нам разбирать седла и прочую оснастку. В тот же день Герел был вынужден нас покинуть и вернуться в свою студию в Улан-Баторе, где ему предстояло принимать государственную комиссию, которая собиралась оценивать знаменитую конную статую монгольского революционера Сухэ-Батора. Этот герой восседает на коне посреди главной площади города; статуя сделана второпях и из такого низкосортного материала, что она начала крошиться. Герелу и группе скульпторов предстояло заменить ее более прочной каменной копией.
Мне было жаль расставаться с Герелом, он очень пригодился нам в пути через Хэнтэй, его авторитет сослужил добрую службу, а если у Ариунболда дела пойдут совсем плохо, он мог бы его поставить на место или заменить. Байяр не был достаточно влиятелен для этого, он зависел от своего начальства с монгольской киностудии, и в любой момент ему могли поручить какую-нибудь работу. Да и по своей природе он не претендовал на роль посредника. Зато он был прекрасным работником, всегда приветливым, но никогда не стремился в лидеры.
Док властью не обладал, поскольку формально в группу включен не был и шел как переводчик, чтобы помогать нам с Полом. Я даже опасался, что Док может больше всех пострадать, если окажется, что Ариунболд совсем невменяем. Роль переводчика ставила Дока в особенно уязвимое положение, поскольку Ариунболд имел привычку притворяться, что не понимает нас с Полом, если мы пытались давать советы, которые ему не нравились. В этом случае Доку следовало переводить все досконально и медленно — только затем, чтобы Ариунболд его проигнорировал. Сам Док, человек тонкой души, прекрасно видел, когда и что делается неправильно, и конечно, мучился от того, что оценка действий находилась не в его компетенции. От него требовалось лишь переводить. В нашем разговоре с пастухами он вставлял короткие комментарии, подкрепляя перевод дополнительными сведениями из своей богатой копилки знаний о стране.
Я решил, что наша маленькая группа прекрасно обойдется в пути без таких развлечений, как журналист ТАСС, а когда все уладится и Ариунболд снова возьмется за работу, дела наши пойдут получше.
Прежде чем уехать, Герел представил нам двух новых проводников — Пьяницу и Тихого.
Тихий говорил редко, зато смотрел пристальным взглядом и никогда ничего не упускал из вида. Лицо у него было дружелюбное и какое-то заостренное, как морда лисицы, темно-коричневого цвета, изборожденное глубокими морщинами. Он всегда держался в стороне, одевался неряшливо, в старый, цвета хаки, дээл и того же цвета берет, который носил на макушке плоской нашлепкой. Еще он оказался мастером изготавливать гыры. В одиночку он справлялся с работой, которую обычно выполняли четверо — делал боковые решетки, дверь, крышу, вообще все деревянные детали, покрашенные и готовые к установке и затягиванию войлоком. Комитет местного сомона попросил его обеспечить нас лошадьми и сопроводить через следующий сектор пути по Хангаю.
Пьяница, его компаньон, был полной противоположностью Тихому — шумный, доброжелательный, экспрессивный; местный комитет просил нас проследить, чтобы он не прикладывался к бутылке. У него оказались отменное чувство юмора, добрая ухмылка и кассетный плеер с радио, который он вешал себе на грудь. Мы выехали, ведомые Пьяницей, замыкал колонну Тихий. Шествие сопровождала невнятная музыка, звучавшая с груди Пьяницы. В такт ей он слегка покачивался в седле. Вдруг музыка прекратилась, но ненадолго. Батарейки, свободно болтавшиеся в плеере, полетели на землю. Их собрали и укрепили желтой кинолентой, которую предоставил Пол. Затем гениальный Пьяница умудрился усовершенствовать свой стек, что, разумеется, тоже потребовало кусочка ленты. Наконец он выпросил целую катушку для своего плаща и кусок тесьмы в разноцветную полоску, все у того же Пола. После чего, цветной в полосочку, загарцевал, нестройно распевая монгольские песни.
