Генри Мортон - Южная Африка. Прогулки на краю света
Всего в нескольких милях отсюда находятся Странд и Гордон-Бей — два очаровательных прибрежных городка, которые вполне уместно смотрелись бы на Итальянской Ривьере. Среди людей, не имеющих отношения к литературному творчеству, бытует заблуждение, будто писателю лучше всего работается в мирной и спокойной обстановке. Будь это правдой, то, поверьте, более подходящего места, чем Гордон-Бей, не сыскать. Писатели и поэты со всего мира приезжали бы сюда, чтобы арендовать одно из маленьких уютных бунгало, и клепали бы шедевр за шедевром. Ибо что может быть прекраснее сочетания белого песка, голубого моря и фиолетовых гор?
Странд ныне превратился в фешенебельный морской курорт. А некогда это было тихое местечко на берегу залива, куда летом съезжались фермеры со всей Дракенштейнской долины. Они приезжали на бычьих повозках в окружении многочисленных друзей и родственников, чтобы хоть немного отдохнуть от удушающего летнего зноя. Они и сегодня посещают Странд, правда, уже на американских автомобилях.
Пообедать я решил в гостиничном ресторане и как раз попал на свадебное празднество. Из дальнего конца зала доносились громкие возгласы и взрывы смеха — там собрались примерно три десятка гостей-африканеров. Во главе стола сидели раскрасневшиеся новобрачные: невеста — крупная, уверенная в себе девушка, и жених, которого можно было принять за чемпиона Союза в супертяжелом весе. Парень весил не меньше шестнадцати стоунов, а мать не сводила с него встревоженных глаз, в которых застыли невыплаканные слезы — так, словно ее дорогому мальчику все еще было десять лет! Женщины понимающе вздыхали — нелегко терять любимого сына. Тем не менее свадьба шла своим чередом: раздавались шутки, звучали заздравные тосты. Мы, посторонние посетители, скромно жевали боботи и размышляли о том, как прекрасна любовь в двадцать лет.
Тем временем поднялся один из гостей, престарелый дядюшка-фермер, и произнес прочувствованную речь на африкаанс. Надо думать, это было очень остроумное выступление, поскольку зал немедленно огласился смехом и громкими аплодисментами. А я сидел и думал, что точно такие же вечеринки — с аналогичным составом гостей и по тому же поводу — неоднократно наблюдал в Восточной Англии. Честное слово, можно было бы потихоньку усадить за стол парочку норфолкских фермеров, и никто бы ничего не заметил! Они оказались бы тут вполне к месту. В этой связи я припомнил, что самое распространенное обращение в Норфолке — это «бор» (усеченное «нейбор», сосед). Действительно, именно так обращаются к «своим» — родственникам, друзьям, соседям. И ведь неспроста, подумалось мне, слово это созвучно африканерскому «бур»! В конце концов кто такой сосед для норфолкского фермера, как не живущий за забором «бур»? Другое дело, что звание «бора» надо заслужить. Вы можете прожить там долгие годы, но так и остаться чужаком, не «бором». Зато коли уж вас обозвали этим коротеньким, звучным словом, считайте, что вы прижились в Норфолке! Кстати, я заглянул в свой карманный словарь африкаанс и обнаружил: слово «бурр» трактуется как «сосед». Вполне возможно, я не так уж не прав, пытаясь увязать высоких и крепких капских фермеров с не менее высокими, но сухопарыми жителями Норфолка и Саффолка.
Солнце чувствовало себя полновластным хозяином на этой земле. Оно было не золотым, как у нас в Европе, а ослепительно-белым, словно вспышка магниевой лампы. Непоколебимо утвердившись на ясном, без единого облачка, небе, солнце изливало свой беспощадный свет на каменистую землю. Я ехал по Лаури-пасс, наверное, самой древней из всех южноафриканских дорог. Давным-давно, еще задолго до появления белого человека в Африке, здесь проходили пути миграции антилоп канна. И этой же горной тропой спускались к морю готтентотские племена. Они гнали с собой скот, чтобы выменять его на обручное железо и прочие нужные вещи. И лишь потом наступила эпоха ван Рибека, и по старой африканской дороге покатились тяжелые бурские вагоны. А в конце восемнадцатого века по ней двинулись первые пионеры — они уходили на север, навстречу неизвестности. Достигнув верхней точки перевала, я остановился, чтобы бросить прощальный взгляд на Кейптаун. А заодно уж сказать последнее «прости» и темной громаде Столовой горы, которая четко вырисовывалась в тридцати милях отсюда, и плавному изгибу Фалс-Бей, служившему границей между бирюзовым морем и насквозь прожаренной бело-желтой землей.
Я продолжал свое путешествие, и вскоре передо мной обозначились далекие пики Зондер-Энд. По мере приближения они вырастали, превращаясь в темную зазубренную ширму, скрывавшую уже полнеба. Солнце клонилось к закату, и вокруг воцарилось то особое многозначительное затишье, которое обычно предваряет наступление африканской ночи. Я разглядел вдалеке несколько белых ферм и вспомнил, что в былые времена здесь располагались основные пастбища Голландской Ост-Индской компании. Странно было думать, что здешние места не знали рыцарской эпохи Средневековья, что все предания этой земли связаны лишь с кочующими стадами диких антилоп и столь же дикими племенами безжалостных убийц и похитителей чужого скота. Я наблюдал, как над темными вершинами разгораются яркие звезды, и думал: «Какой таинственный, романтический пейзаж! Просто сказочная страна!» Если в каких горах и мог бродить легендарный король Артур или страдать погребенный под скалой Мерлин, так именно здесь — в горах Зондер-Энд. Но нет! Вы можете исходить их вдоль и поперек и нигде не наткнетесь на развалины старинного замка. Здешние ущелья не знали древней песни любви и меча. Если бы эти горы стояли где-нибудь в Европе — на живописных берегах Рейна, в туманных шотландских далях или средь зеленых просторов Западной Ирландии… О, сколько красивых легенд было бы связано с ними — сказаний о мужчинах и женщинах, о жизни и смерти, любви и отчаянии, о блистательных победах и сокрушительных поражениях, о прекрасных дамах и храбрых рыцарях, о мрачных гномах и светлых фейри, о семейных проклятиях и неупокоенных душах… Да мало ли что могло произойти в таких горах. Однако здесь Африка, а не Европа, оборвал я сам себя. Африка — молодой и прекрасный континент, незнакомый с бременем страстей человеческих. И здешние горы — дикие и безмолвные, каким был наш мир миллион лет назад.
Тем временем окончательно стемнело, звезды зелеными искрами поблескивали на черном небе. Мимо меня прогрохотала тяжелая капская телега, и снова все стихло. Единственными признаками человеческой жизни были одинокое окошко, светившееся в темной долине, да тусклый костерок на склоне холма. Под нестройный хор сверчков я въехал на пустынную улицу Свеллендама. По обочинам стояли шеренги эвкалиптов, которые отбрасывали длинные тени. За ними мерцали в лунном свете белые стены домов. И на заднем фоне — все те же темные молчаливые горы.
