Альфред Шклярский - Томек в стране фараонов
Они достигли поворота, где Патрик старательно собирал воду в почти уже полную гурту. Он подал ее Новицкому, тот откинул голову назад и выпил сразу с литр.
– Тьфу, – сплюнул он. – Ужасная.
Вода имела вкус гниющего ила с добавкой горьких трав, к этому добавлялся запах козлиной шкуры и верблюжьего пота, шедшего от гурты. Несмотря на это, моряк через минуту добавил:
– Но какая же вкусная!
Все трое рассмеялись.
Ночь они провели то в дремоте, то снова просыпаясь. Ранним утром Томека и Новицкого разбудили крики Патрика:
– Дядя! Это… это… город! Я вижу! Город!
Сорвавшись с места, они подбежали к нему.
И действительно, вдали рисовались стены, дома, мечети, даже, казалось, замечалось какое-то движение. От легкого ветра колыхались чудесные чашечки финиковых пальм.
– Как близко! – радовался Патрик. – Ура, мы спасены!
Мираж, однако, длился лишь несколько минут, потом изображение начало подрагивать, расплываться, а вскоре и совсем исчезло. Патрик заплакал.
– Это называется фата-моргана, – тихим голосом объяснил Томек, гладя мальчика по голове. – Очень редкое явление, появляется утром либо вечером. Вследствие разреженности воздуха бывают видны местности – отдаленные и на сто километров. Люди пустыни называют миражи «перевернутой страной».
В плаче Патрика вышла наружу тревога, в которой мальчик жил уже несколько дней. Это было внезапное горькое разочарование, хотя сам он того и не ведал. Мужчины позволили ему выплакаться, потом Новицкий взял его за руку.
– Хватит, братишка! Достаточно, – пока мальчик тщетно пытался успокоиться, добавил: – Ты же храбрый ирландец. Чтобы сейчас сказали отец и дедушка?
Патрик улыбнулся сквозь слезы.
– Все в порядке. И ты, дядя Тед, ты мне как дедушка, а дядя Том, как отец. Надо быть храбрым!
Новицкий с Током обменялись улыбками.
– Ну что ж, братишка, – сказал моряк, – двигайся.
В тот день они на своей шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.
Раскаленный воздух легонько подрагивал, творя необыкновенные, фантастические оптические обманы. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни казалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала… Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая иллюзорные образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:
– Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штуки.
– Бахар эш-шайтан, – шепнул Томек.
– Что ты там толкуешь, братишка?
– Это по-арабски, – прохрипел Томек. – И значит: «море дьявола». Местные так это называют.
– С каких это пор ты знаешь арабский?
– Только несколько интересных слов.
Дальше они шли, уже получив какую-то закалку от пустынных миражей. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи было лишь довольно большим камнем. Клочки травы выдавали себя за густой лес, небольшие неровности вырастали в небе, как трубы. Тем, что они не заблудились, путники были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки непонятной наблюдательности Патрика, который научился безошибочно различать характерные природные знаки и иллюзорные миражи.
Новицкий слабел. Он сам это чувствовал и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько тех хлопот, которые он доставит Томеку и так уж отягощенному ответственностью за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых[115]. «В Египте на двоих египтян приходятся по три глаза», – так говорили здесь. И мучила его страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему казалось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет; что он блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два ему приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка посещали галлюцинации, временами он лихорадочно бредил.
С чуть живым, едва видящим Новицким, со смертельно усталым Патриком дотащились они все-таки до желанного колодца. Это был огромный успех. Не заблудились, не выбились полностью из сил. И оказались у водяного источника, в том месте, которое должно быть известно тем, кто странствует по пустыне.
Вода оказалась в глубокой и широкой канаве, с одной стороны ее окружали скалистые возвышенности, с другой – гравийно-песчаная равнина. Канава была шести метров глубиной. Томек тут же подал моряку гурту с водой, тот выпил ее до последней капли. У колодца стоял большой глиняный кувшин с привязанной к нему веревкой. Они набрали воды, утолили жажду. Вода была холодная, чистая. Томек полил водой опухшее лицо Новицкого, положил холодные мокрые компрессы на его глаза. Ночью он спал плохо, прислушивался к пустыне и ее постоянным обитателям – животным. Где-то завыл шакал, квакали пустынные лягушки. Ближе к утру зажужжали москиты, появились вездесущие противные мухи. Новицкий проснулся, чувствуя себя немного лучше.
– Ох, братец, еле дышу. Глоток рома поставил бы меня на ноги.
– Слушай, Тадек, давай поговорим, пока не проснулся Патрик. До воды мы добрались, треть дороги миновали. Что дальше?
– Как что? Идем дальше…
– Я в этом не уверен. Мальчик ужасно измучен, а ты… болен.
Наступило молчание. Наконец Новицкий спросил:
– Что ты предлагаешь?
– Здесь есть вода, а значит и жизнь. Я оставлю вас и пойду за помощью. Возьму с собой гурту. Одному мне ее хватит на более продолжительный период, чем троим. И кроме того…
– Кроме того?.. – повторил Новицкий.
– Кроме того, здесь явно бывают люди. Проводники караванов, местные бедуины знают колодцы в пустыне. Кто-нибудь вас здесь найдет.
– Может, подождем вместе?
– Нет, так мы потеряем единственный шанс. Я должен попробовать. Поцелуй за меня Патрика.
Они обнялись.
– С Богом, братишка, – произнес моряк и перекрестил Томека.
От сияния восходившего над пустыней солнца становилось светло. Только в глазах и душе Новицкого продолжалась ночь.
XIV
Четвертая фигурка
– Садим!
– Я здесь, господин!
– Гяуры ушли в пустыню… Ты пойдешь к женщине вот с этим, – вожак подал ему фигурку фараона в одежде охотника.
– Слушаюсь, господин!
– Скажешь, что от ее мужа. Скажешь, что он велел ей идти с тобой. Скажешь, что нашел гробницу.
