Сергей Костырко - Дорожный иврит
Ну а сегодня эту остановку (Beit Hanina) я проехал, и через несколько минут трамвай опять катил в типично еврейском районе. Конечная. Улица Моше Даяна. Дождь усилился, и я под зонтом перебежал на тротуар в надежде на какую-нибудь открытую кофейню. Но фиг тебе – только маленькие магазинчики. И я пошел дальше по ходу остановившегося трамвая, по улице, застроенной скучными белыми четырехэтажными домами, нагибаясь под тяжелыми мокрыми ветвями каких-то деревьев с красными цветами. И район вокруг становился все более и более спальным. Дождь усиливался. Лужи уже не переступить. Зачерпнул воды ботинком. Благословенное для Израиля действо, проблема которого всегдашняя – вода. Вчера по радио сказали, что уровень воды в Кинерете поднялся на сантиметр.
Дома здешней архитектуры в меру выразительны, это скорее некий международный стандарт южного города. Района «спального», построенного отнюдь не Корбюзье с его конструктивистской осатанелостью, оставшейся, скажем, в моих орехово-борисовских двадцатидвухэтажных с таким же количеством подъездов блочных бараках, а именно – дóма. Застроенный ими район выглядит достаточно уютно. Даже как бы чуть меланхолично, умиротворенно. Может, из-за дождя?
На обратном пути наблюдал, как полупустой трамвай, пройдя сквозь арабские секторы, вдруг начал наполняться людьми, две девушки, одна ехавшая в трамвае, другая – вошедшая на остановке, и обе говорившие по мобильному телефону, увидели друг дружку, просияли, прикоснулись друг к другу щекой, имитируя поцелуй, и при этом продолжали ворковать в свои трубки.
Когда проезжали «Гранд Курт отель», выглянуло солнце, осветило справа вдали бело-зеленые горы, и на улице Яффы я выходил уже в летний солнечный день, слепящий блеском мокрого асфальта, и двинул обсыхать и записывать впечатления в эту кофейню во дворе на улице Соломона.
15.32 (в скверике возле Музея Израиля)
Смотрел живопись и скульптуры.
Потом застрял в залах, где выставка одежды религиозных евреев. А также на большом экране крутились кадры еврейских праздников. Снято недавно. Огромное, на спортзал похожее помещение с длинным столом посредине и круто поднимающимися вдоль двух стен трибунами для стояния там зрителей. За столом в центре зала почтенные седобородые евреи в ритуальных одеждах с высокими меховыми шапками на головах – огромными, как колесо телеги. Вокруг такие же черносюртучные, в таких же шапках мужчины, но – молодые, с черными и рыжими бородами. Плотная черная толпа. К сидящим за столом очередь молодых, чтобы прикоснуться к руке старцев. Затем начинается ритуальное пение и приплясывание. Танцующие постепенно разогреваются, танцуют даже те, которые сидели за столом.
Мощь неимоверная.
Конечно, снято для туристов, для вот такого музея, – легко представить, как долго и старательно осветители развешивали под потолком софиты, как операторы выбирали для своих камер точки обзора, так, чтобы толпа харедимных создавала вот эту черную живую массу, чтоб были общие планы и крупные. То есть это, разумеется, действо во многом постановочное, но и праздник. И праздник, несмотря на новенькие стены спортивного ангара, подлинный – не мешают же Меа Шеариму мобильники в руках харедимов и кондиционеры на окнах. И то, что я вижу на экране, разумеется, произведено в XXI веке, но действо древнее. Изначальное. Подлинное.
Вот эту энергетику я почувствовал в прошлом году на Йом Кипур, когда мы небольшой компанией с Аркадием Горинштейном обходили синагоги на Алленби и после главной синагоги, где все шло по чину, сдержанно и пронзительно, оказались в зале какой-то библиотеки в переулочке, который сняли для праздничной службы молодые ветераны здешних войн. В зале, где мы были самыми старыми, – вокруг нас только молодые, до тридцати, люди с женами и малыми детьми, – сначала шла служба, потом началось пение, а потом все начали вставать, чтобы петь стоя и немного раскачиваясь, а потом и приплясывая, и, в конце концов, пение это, очень истовое, так сказать от души, перешло в танец, и танцевали все, и даже меня, старую лысую колоду, ребята вытащили, и чего-то там я выделывал вместе с ними ногами.
Потом смотрел живопись Рубина и израильскую живопись 1920—1930-х годов. Краем глаза – сил уже не было – Пикассо (по большей части поздний), Модильяни (в частности знаменитый женский портрет и портрет Зборовского), Пинх, Сутин. Но сил на все это уже не было.
Отдохнул в кинозальчике, где в темноте на экране шел фильм дадаиста Мана Рэя, снятый им в Париже в 1928 году. Фильм замечательный, Рэй как раз и создавал язык того кино, которое я смотрел в клубе «Биробиджан». Некоторые кадры показались знакомыми, и только к концу фильма я вдруг вспомнил, что смотрел его – и точно так же – в прошлом году, отупев от усталости и устроившись в этом зальчике подремать сидя.
Новости по израильскому ТВ. Говорит начальник разведки: «Сегодня день прошел спокойно, всего двадцать ракет из сектора Газа, вчера было около ста. Похоже, что обстрел ведет не ХАМАС, а какие-то мелкие группировки» (ничего себе – «всего двадцать ракет, а вчера сто»!).
Комментарий генерала в отставке: «Газа с нами воюет, так? Она хочет быть отдельным государством? Ну так никаких проблем! Хотите суверенитета? Ради бога! Ну а мы, соответственно, должны отключить поставки в Газу электричества, воды, стройматериалов, продуктов и т.д.».
13 ноября
8.43 (на рынке)
С утра гулял по улице Яффы, по дороге на работу Алла высадила меня у автостанции.
Пока ехали, рассказывала про самый замечательное из социалистических элементов израильской жизни – накопительную систему фонда повышения квалификации. «Допустим, ты заключаешь договор и кладешь в фонд каждый месяц 100 шекелей, и тогда государство кладет на твой счет еще 200 шекелей. Там начинает копиться некая сумма. Но снимать ее ты имеешь право только раз в шесть лет. И сумма там нарастает за это время очень даже приличная. Мы, например, машину на эти деньги купили».
После трех дождливых дней сухо, солнечно, в воздухе ни капли смога – воздух чистый, можно сказать горный, как и полагается Иерусалиму.
Улица Яффы еще пустая. Горят прожилки трамвайных лес в каменной мостовой. Два велосипедиста. Фигурки школьников с рюкзачками на спинах.
Завернул на рынок – поискать туалет и попить кофе. Восемь утра, вряд ли где еще могут так рано открываться кофейни.
Центральная линия рынка с синим небом сверху, с парящими в нем почему-то почти китайскими пагодообразными зелеными крышами, занята сейчас белыми грузовыми фургонами. Приемка товара. Мужики, в основном молодые, аккуратно переваливают содержимое картонных коробок – помидоры, огурцы, перец, бананы, яблоки – на прилавки. Парень снимает с деревянных лотков огромные крышки, похожие на крышки старинных сундуков, под ними – орехи. На ночь их просто накрывают и запирают на замок.
