Фарли Моуэт - Проклятие могилы викинга
22. ДЖОШУА ФАДЖ
Наутро, чуть свет, ребята простились с гостеприимными хозяевами и снова поплыли по реке. Джейми пересел в каноэ Эуэсина, и Анджелина сидела теперь посредине. Каноэ Питъюка шло первым, на носу лоцманом сидел Миккилук.
Следуя его наставлениям, они без труда преодолели пороги, которые встретились за несколько часов плавания. Ближе к полудню Миккилук направил каноэ к берегу, чтобы перекусить. Мальчики и Анджелина взобрались на берег, на крутую гряду валунов, и глазам их открылась необозримая ширь серых вод.
— Море! — с гордостью сказал Миккилук.
Это и вправду было море, ибо Гудзонов залив — тот же океан; он раскинулся с севера на юг на восемьсот миль, а в поперечнике в нем больше четырехсот миль. Вид этих бескрайних волнующихся вод поразил Питъюка, Эуэсина и Анджелину — никто из них никогда ещё не видел моря.
— Ой, ой! Очень большой для меня! — воскликнул Питъюк.
— Да, в шторм там лихо придётся, — согласился Эуэсин. — Теперь я понимаю Джейми. На каноэ туда соваться нечего.
— Может, повезёт, тогда каноэ не понадобятся. Если торговец ещё не уплыл, может, он нас возьмёт с собой? Если только он не очень вредный.
Ребята очень скоро узнали, что за человек этот торговец.
Большая река начала делиться на рукава: они раздавались вширь, и их становилось все больше. Путники вошли в широкое, доступное приливам устье, которое разлилось на десятки квадратных миль, образуя почти непроходимый лабиринт рукавов и низких голых островков. Без Миккилука им пришлось бы много дней искать дом торговца. Но Миккилук безошибочно вёл их из протоки в протоку до самого последнего поворота.
Здесь, на мыске, они увидели эскимосское становище, с которого в этот час снимались хозяева. Миккилук закричал, замахал руками, и оба каноэ причалили к берегу.
Прощание вышло короткое. Джейми и его друзей одолевало нетерпение, и, едва Миккилук выскочил из каноэ, они оттолкнулись и налегли на весла.
Они лишь наскоро махнули ему на прощание — не до того было: впереди на плоском голом берегу Гудзонова залива стоял большой деревянный дом и ещё того лучше — в лагуне стоял на якоре парусник.
На палубе не было ни души, но Джейми отчаянно боялся опоздать, а потому, рискуя свалиться за борт, встал в лодке и закричал во все горло, возвещая об их прибытии.
В ответ залаяли и завыли на разные голоса привязанные у дома собаки. Потом распахнулась дверь, и появился громадный лысый человек; лицо его покрывала мыльная пена.
Он словно прирос к порогу и во все глаза глядел на подплывающие каноэ. Затем кинулся в дом и тотчас вернулся с биноклем. Приставил его к глазам и отнял, лишь когда ребята причалили к берегу. Он не произнёс ни слова, ничем не показал, что заметил гостей.
— Он вроде не очень-то приветливый, — с тревогой сказал Эуэсин, когда они втаскивали лодки выше полосы прилива.
Великан опустил бинокль и, не двигаясь, поджидал четверых путников, которые с опаской к нему подходили, Они заметили, какие у него мускулистые руки, как грозно блестят голубые глаза. Наконец он заговорил, и голос его, похожий на рёв лося, приковал ребят к месту.
— Откуда вы взялись? И кто вы такие, черт подери?
Питъюк и Эуэсин совсем онемели, Джейми и тот не сразу отважился ответить.
— Мы с реки Кейзон, сэр, — запинаясь, проговорил он. — То есть с Танаутского озера.
— Что, к чертям, за дребедень! — заорал великан (иначе он, видно, говорить не умел). — Вруны вы несусветные! Сроду ещё никто не приплывал с Танаута по Большой реке.
— А мы правда оттуда, сэр, честное слово, — сказал Джейми. — Меня зовут Джейми Макнейр.
— Макнейр? Случаем не родня Энгусу Макнейру, а?
— Я его племянник, сэр. А вот они — сын и дочь мистера Миуэсина, вождя племени кри с Танаутского озера. А это Питъюк Андерсон: его отец промышлял пушного зверя в тундре.
— Ещё и Андерсон, ишь ты?! Черт меня дери, да это ж как дома в праздник! Да что ж вы стоите? Заходите! Заходите! — И он посторонился, давая им пройти в дом.
Нигде поблизости от устья Большой реки не было ни деревца, поэтому дом построен был из струганых досок, доставленных на шхуне из Черчилла. Построен на совесть: четыре комнаты, много окон, три плиты, — и всюду множество выписанной по почте полированной мебели. Из сверкающего радиоприёмника, что стоял на столе в кухне, гремела музыка, и небольшие лампочки на потолке говорили о том, что у хозяина есть свой собственный электрогенератор.
Великан вдруг вспомнил, что лицо у него в мыльной пене. Пробормотав извинение, он схватил полотенце и стёр пену. Потом торопливо засновал по дому: набросал в кухонную плиту угля, с грохотом выставил на стол тарелки.
— Откуда вы там ни пришли, а наголодались, видно, порядком. Вам надо подзаправиться! Чего вам дать? Яичница с беконом и тюленьи бифштексы — как, подойдёт?
Ребята лишь молча кивнули — слишком их ошеломила такая перемена. Всего несколько часов назад они были кочевниками в пустынном и диком краю. Теперь же их окружала роскошь, какой Питъюк и Эуэсин с Анджелиной даже вообразить не могли и какой Джейми не видел уже несколько лет. Вот они и лишились дара речи.
— Вы что, языки проглотили? — крикнул великан. — Меня зовут Джошуа Фадж. С Ньюфаундленда я. Торчу в этом распроклятом краю уже тридцать лет. А почему — сам не знаю. Фрэнка Андерсона очень даже хорошо знал, сто лет назад. Говорил ему, дураку, чтоб не ходил в тундру. Да он не послушался. Стало быть, ты его сын, а? Волосы у тебя его — это уж точно. И Энгуса Макнейра знал. Стало быть, он, такой-разэтакий, ещё жив? Мы с ним три года промышляли пушного зверя на Маккензи. Ты его племянник? Мелковат, как я погляжу. Ну, вот вам жратва. Заправляйтесь, молодцы. На меня не глядите. Многовато болтаю. Так ведь целый год не с кем было слова сказать, только с эскимосами. Набралось чего порассказать…
Заговорив, Джошуа, видно, уже никак не мог остановиться. А четвёрка под раскаты его голоса налегла на угощение и понемножку осваивалась. К тому времени как ребята насытились, они привыкли к громовому рыку хозяина, да и сам он стал им нравиться. Когда с завтраком или с обедом, или как ещё можно назвать это пиршество, было покончено, Джошуа налил всем по большой кружке кофе и повёл их в другую комнату. Это была просторная гостиная, в ней стояли кресла, а на полках по стенам громоздились книги и журналы.
— Садитесь, молодцы. Извините, красавица. Не обижайтесь, что так вас называю. Я всегда так разговариваю. В наших краях не часто встретишь женщину, разве только эскимоску. Не обижайся, Питъюк, или как там тебя прозывают. Я не хотел сказать ничего худого про эскимосов. Они мне лучшие друзья. Даже единственные друзья. Ну, а теперь растолкуйте, что это за чертовщина, будто вы приплыли по Большой реке? Откуда вы на самом деле приплыли и как?
