Гарун Тазиев - Вода и пламень
Женщины-самбуру выказывали полное пренебрежение к вещам европейцев, но их малолетние дочери оказались не такими стойкими к соблазну. Три очаровательные девчушки, составлявшие с тремя худыми морщинистыми старухами женскую часть населения маньятты, вдруг сделали открытие, потрясшее их воображение. Они с любопытством бродили вокруг «джипа», и тут одна заглянула в зеркало, укрепленное на крыле машины. Вскрикнув, она отпрянула, вопросительно оглянулась на нас, а потом, будто притянутая магнитом, погрузилась в свое отражение. Тут же подбежали сестрицы, и, слепившись головами, вся троица с упоением начала корчить рожицы, повизгивая от восторга.
После полудня прибыли ослы в сопровождении двух отцов семейства. Видимо, это были не чистокровные сам-буру: кожа их была более темная, рост – ниже обычного и черты лица не такие тонкие. Оба остановились шагах в тридцати, скрестили ноги и, опершись на копья, с приветливой улыбкой стали обозревать наше хозяйство.
Лица и плечи мужчин, по обычаю своего племени, были выкрашены красной краской; у каждого в мочку уха вставлены гладкие кусочки козлиной косточки. На голове у одного красовался парик из глины, немного спускавшийся на лоб, отчего он походил на каннибала из детских приключенческих романов. Мы немедленно прозвали его Пятницей. У второго голова была гладко выбрита, сложением он был более хрупким, более женственным и за отсутствием воображения окрещен нами Субботой…
Пока женщины с обычной неспешностью навьючивали животных, мужчины уселись на корточках возле поваленного ствола дерева; в нем были проделаны два ряда отверстий, куда они закатывали два круглых шарика. Это была игра, но ни Жаку, ни Луи, ни мне не удалось понять ее смысл. Игра длилась все время, пока увязывали поклажу. Ремни из сухих козьих шкур то и дело рвались, а ослы, едва их кончали навьючивать, считали своим долгом сбросить поклажу наземь. Утверждение «глуп, как осел» абсолютно неверно. Я осмелюсь утверждать, что это едва ли не самое умное домашнее животное. Во всяком случае ловкость, с какой они в одно мгновение скидывали со спины то, что в течение долгого времени размещали там женщины, служила прекрасным подтверждением этому.
Марш под солнцем
Мы выступили.
Ритм жизни разом изменился. Позади остался гул моторов, оглушительный, навязчивый треск ветвей, резкий свист ветра и шуршание гальки под шинами. Мы вновь окунулись в первозданный покой планеты. Бесценную тишь минерального мира лишь изредка прерывали звон насекомых, скрежет потревоженного камня да короткий гортанный крик караванщика, погонявшего ослов. Слово путешествие обрело свой истинный благородный смысл. Ходьба освобождает ум и заставляет работать все мышцы тела. Войдя в размеренный ритм, мы постепенно стряхивали с себя европейскую спешку и нетерпение, заставляющие нас вечно мчаться к цели, достигнув которую мы тут же без передыха стремимся дальше. Здесь мы шагали по волнам каменистых холмов и высохших уэдов под высоким небом, вбирая в себя полными глотками жизнь.
Долгий путь странствий очищает душу. Кочевник, шествующий по пустыне, думает о своем или тихо напевает, перебирает воспоминания или предается мечтам. Кочевнику неведома густая скука пассажира, заключенного в купе вагона, кабину самолета или каюту парохода, над которым тяготеет груз потерянного времени. Пеший странник не тревожится о призрачном будущем, он живеткаждой минутой пути и привалов, растворяется в сущности бытия.
На второй день мы повстречали высокого туркана с широким улыбчивым лицом под шиньоном, куда он воткнул страусовое перо. Человек сидел возле колючей ограды маньятты. С легкой иронией он глядел на нас, и во всем его облике была такая безмятежность… Похоже, это качество свойственно большинству кочевых народов, обитающих в пустыне, – и аравийским бедуинам, и адрарским маврам. Живя в окружении двух жен, стайки детей и сотни коз, щипавших сейчас едва заметные пучки сухой припудренной пылью травы, туркана вел первобытное существование, не нарушаемое никакими воздействиями. Не то чтобы я завидовал ему, меня вовсе не привлекал отказ от тысячелетних завоеваний нашей культуры, но способность к безмятежности – это качество мне бы хотелось иметь…
Шагая эластичной, грациозной походкой, человек провожал нас почти полдня – просто так, за компанию (гости – редкость в здешних краях). Обменявшись поначалу с нами несколькими словами, когда ни мы, ни он не поняли друг друга, он потерял к белым всякий интерес и беседовал только с Пятницей и Субботой. Страж-аскари, гордый своей винтовкой, шортами, полотняной курткой и пилоткой цвета хаки, не снизошел до разговора с «дикарем».
Туркана распрощался с нами только после полудня. Несколько недель назад в бедро ему глубоко вонзилась колючка. Рана загноилась, на черной коже вспух желвак. Тормоз предложил ему свою помощь. Сев на землю, туркана вытянул ногу и не моргнув глазом смотрел, как скальпель врезается в его плоть. Удивительное самообладание и презрение к боли. Не знаю, чего тут было больше – гордости или стоицизма, но поведение во время операции не могло не вызвать нашего уважения.
Лицо его не было таким тонким, как у самбуру, но дышало благородством и даже некоторым величием. На правом запястье болтался странный круглый нож. Поначалу его можно было принять за браслет, но, приглядевшись, вы невольно вздрагивали… Вокруг шеи на ремешке из невыделанной шкуры висел амулет, призванный оберегать от сглаза.
Очистив рану и густо присыпав ее сульфопорошком, Тормоз как следует забинтовал ее и знаком показал пациенту, что можно вставать. Гигант поднялся, взял оба копья в руку и, прихрамывая, широким шагом двинулся назад к своей маньятте.
Тропа то и дело скрывалась в песке или между камнями. Перед вечером мы перевалили через холмы светлого гнейса, ожидая, что с вершины нам откроется давно ожидаемая панорама озера Рудольфа или хотя бы Рифт с рассыпанными вдоль него вулканами. Увы, обещанный «ад», к великому огорчению участников похода, был еще впереди. Мы спустились в глубокий овраг, забрались на следующий гребень и тут наконец пересекли контакт между древним цоколем Африки и сравнительно недавними лавами, разлившимися во время образований гигантских трещин. Контакт был явственно заметен: двигаясь к северу одним из бесчисленных ответвлений тропы, мы вышли на ложе бежевого песка пересохшего лага. Справа поднимались гранитные холмы, сверкая вкраплениями белого кварца и слюды, а слева высился почти вертикальный откос колоссального доисторического слоя лавы толщиной больше ста метров. На вершине его громоздились более поздние обломки.
