Стивен Грэхем - Непознанная Россия
И так далее. Я оставил ее в покое и пошел в баню. Действительно, в России в домах почти нет ванных. Все ходят в баню. В каждом городе есть бани. В Москве и Петербурге их сотни; и в деревнях есть баньки. Есть общие бани и семейные бани. Общие поделены на мужские и женские отделения, а семейные — это большие ванные комнаты, куда можно взять всю семью. Русский в городе часто водит жену и детей в такое отделение, и они выполняют весь процесс мытья одновременно.
У русских необыкновенное отсутствие чувства стыда, особенно что касается обнаженного тела. В московских общих банях часто можно увидеть одновременно сотню энергично моющихся голых людей, абсолютно чужих друг другу, и абсолютно не осознающих этого факта. Возможно, это от того, что почти все они крестьянского происхождения. Мытье, кроме того, имеет и религиозную функцию. В банях висят иконы, и люди, хотя и обнажены, все носят на шее крестики. Мытье сродни молитве, и перед церковной службой надо обязательно помыться: это приветствуется священниками.
"Сколько стоит у вас помыться?" — спросил я у человека в дверях. Он оказался в таком затруднении, как будто я задал совершенно необычный вопрос.
"По-разному, — ответил он. — Некоторые отделения стоят пенс, другие — два, некоторые — три; есть такое, что держат для генералов, так там — семь".
"Как! Разве здесь нет места, где все могут мыться вместе?"
"Есть, да только для мужиков. Там полнехонько, потому что сегодня вечером праздник Преображения и все хотят помыться перед церковью. И мужчины, и женщины, и дети".
"Как! Вы хотите сказать, что мужчины и женщины моются в одном помещении!"
"Да", — ответил он с извиняющейся улыбкой. "Как по-спартански!" — подумал я.
"Хорошо, отведите меня в генеральское отделение", — сказал я вслух.
Я заплатил ему семь пенсов и он повел меня в отсек, дав пучок дубовых прутьев, которыми нужно хлестать себя, и мочалку, чтобы намыливаться. Я открыл дверь и вошел.
Первое, что я сделал, так это воскликнул по-русски: "Gospody, Bozhe moi!" Так было жарко, так темно. Даже там, где раздеваются, свирепствовала жара. Не успел я снять одежду, как она пропиталась паром и потом. Я побыстрее все скинул, забрался на полку в парной, лег и судорожно задышал.
Возможно, здесь было жарче, чем в других отделениях, именно потому, что это было самым дорогим и предназначено для генералов. Я не мог выдержать этой жары именно потому, что я был парвеню.
Как это место пылало! На каменном полу было так жарко, что я боялся, что у меня сойдет кожа. Потом, когда я забрался на полку, стало обжигать дерево. Только представить себе, чтобы в такой жаре бить себя дубовыми прутьями!
Когда я превозмог жару, в запасе для меня оказался еще больший сюрприз. Оттуда, где я лежал на парной полке, можно было посмотреть через верх перегородки в следующий отсек. Каково же было мое удивление, когда в поле моего зрения попали двое людей с ушатами мыльной воды и большими мочалками. Я услышал поблизости детский говор: это, очевидно, была семейная компания. Я слез с моего наблюдательного пункта.
Едва я это сделал, как в мою дверь постучали, вошел человек и сказал:
'Здорово, брат! Не окажешь ли мне услугу? Я человек тучный и мне трудно помыть себе спину. Я стану на колени, а ты мне ее потри... А я тебе потом потру".
Мы обменялись услугами, он взбил самую горячую и самую обильную пену. Когда мытье закончилось, он пожелал мне всего хорошего и поздравил меня с Преображением.
Я поспешил закончить обливания, выливая на голову таз за тазом. Душа здесь не было.
Пока я это делал, дверь снова открылась — в ней не было замка — и вошли трое детей, два мальчика и девочка, этакая Красная Шапочка. За ними шли мать, отец и банщик. От пара стоял такой туман, что они сначала меня не увидели, но потом девочка закричала пронзительным голосом:
"Ой-ой, там мужчина", — и они удрали.
Я забаррикадировал дверь, взял полотенце и попытался вытереться Напрасные усилия. Я торопливо натянул несколько вещей из одежды. Моя одежда на меня просто не влезала, так она пропиталась паром. Я взял пиджак и жилет на руку и освободил помещение. Потом я поддразнил банщика, сказав ему, что, как я обнаружил, из генеральского отделения можно подглядывать в соседнее, хотя они и продаются как раздельные.
"Это ничего", — ответил он и махнул рукой
"Специальная привилегия для генералов, а?" — спросил я.
Он ухмыльнулся и сказал, что это ничего по сравнению с пятикопеечным отделением. Там у них занавески.
В некоторых отношениях русские так и не вышли из Эдема.
Теперь нужно было побриться, лицо мое обросло месячной щетиной. Недолгие поиски привели меня к заведению под названием "Парикмахер" — русские позаимствовали профессию цирюльника, а с нею и название. Было время, когда никаких парикмахеров не существовало, а волосы и бороду молодому человеку подстригали при необходимости жена или мать.
В заведении никого не было, но вскоре ко мне вышла молодая женщина, заявившая, что парикмахера нет и не будет до завтра.
"Какая жалость! — огорчился я. — Я хотел побриться перед тем, как пойти в церковь".
Она посмотрела на меня извиняющимся взглядом. То была одетая по-городскому приятная женщина, скорее всего, жена парикмахера.
"Может, я смогу побрить вас", — предложила она.
"На самом деле?"
"Может, что и получится, если у вас щетина не слишком жесткая. Жесткая она у вас?"
Я не мог определенно ответить на этот вопрос, тогда она с улыбкой подошла ко мне и потрогала.
"Нет, не слишком. Садитесь, я вас побрею. Я хорошо это делаю".
Я уселся и был побрит. Чудесное ощущение — маленькие легкие пальчики порхают по моему лицу, шее, губам, голова же моя прижата к ее плечу...
~
Глава 31
РУКА В ИКОНЕ ДВИЖЕТСЯ
Без бороды я почувствовал, как будто лет десять спало с моих плеч, а девушка улыбнулась при виде произведенных ею изменений.
Я направился к Успенскому собору, возведенному в ХШ веке. То была цель многих паломничеств, в нем, как оказалось, сохранилась священная реликвия св. Иоанна Устюжского, чудотворная икона. Церковь была заполнена до отказа, а толпа крестьянок, облаченных в ярчайшие красные и желтые одежды, молилась на ступеньках снаружи. Разумеется, они могли зайти, если бы захотели, ведь в русской церкви не встретишь неподобающего себялюбия, и никто не посмотрит вопросительно на бедно одетого человека, пробирающегося вперед, чтобы приложиться к иконе. Я вошел внутрь.
Моему взору предстала великолепная сцена. "Преображение" приходится на то же самое время, что и "Обретение честнаго креста", и потому пол в церкви был устлан зелеными сосновыми ветками. Священнослужители шествовали взад и вперед в своих ослепительных одеяниях, а вверху, на круговой галерее, где стоял хор, музыка гремела так, как будто сама церковь вознесла свой лик и свой голос в хвале Господу. В соборе присутствовали все градации богатства и одежд, но, как мне кажется, единственным человеком, кто мыслил и оценивал, был я. (думал и сомневался)
