Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц
В приличном автокэмпинге воды должно быть столько, чтобы можно было купаться. В розенбургской речке Камп она хоть и доходит лишь до колен, но зато здесь имеется трактир на тот случай, если откажут дорожные примусы и котелки автокухонь.
Лагерь должен располагаться среди девственной природы. О Розенбурге этого не скажешь. В ста метрах от речки по долине проходит узкоколейка, за шоссейной дорогой прижимаются к склону островерхие крыши селения, но все это неотъемлемая часть здешних, австрийских, предгорий Шумавы. Тихо здесь и спокойно, только ветер шумит в еловых лапах да Камп тихо журчит среди холмов, направляясь к Дунаю.
Таков уголок Нижней Австрии, в котором мы встречаем первый день за границей родины.
От кастрюли, стоящей на откидной доске прицепа синей машины, доносится запах компота. Это Роберт и Иржи ведут предварительные испытания кухонного оснащения. Полную проверку под нагрузкой наша полевая кухня — а вместе с нею все и всё в экспедиции — пройдут в горах Албании. А пока обойдемся тем, что положили в свертки вчера на рассвете милые руки близких.
За первым нашим путевым завтраком царит молчание, говорить никому не хочется. В каждом из нас еще живы отголоски вчерашнего дня, каждый переживает их по-своему. Мирек задумчиво перебирает руками цветы вчерашнего букета. Каждый цветок как бы воскрешает уголки сада на Нивах в Готвальдове, в любом из них частица родины.
Но время летит, не спрашивая разрешения у нашего путевого плана. Необходимо разобрать кипу телеграмм и писем, прочесть их все. Нужно превратить два склада на колесах в машины для путешествия. Голова Ольдржиха целиком занята вчерашними сюрпризами, которые преподнесли нам машины. Еще до границы Большой Праги передки стало трясти как в лихорадке, руль невозможно было бы удержать в спокойном состоянии даже тисками. На средних скоростях передние колеса вибрировали так, словно хотели оторваться и улететь. Экспериментальные свечи отказывали, на красной машине погасли стоп-сигналы, на синей не горит лампочка маслоуказателя. Ольде нелегко. Он хорошо знает, что таких выносливых машин, как «татры-805», еще поискать надо, но кое-какие «детские болезни» они с собой прихватили. Знает он также и то, что дальше Албании везти их нельзя…
В венском предместье Штреберсдорфе, около бензозаправочной станции, нас уже ждут друзья из посольства.
— Вам приготовлены два номера в отеле «Вестбан». Машины спокойно можете оставить на стоянке у вокзала. И было бы хорошо, товарищи, если бы вы поторопились, пресс-конференция начинается через тридцать минут. Будут на ней представители Международного африканского общества, они хотят вручить вам диплом почетных членов…
В Вене как раз происходит съезд «судетских» немцев, обстановка сильно накалена. Это чувствуется и по атмосфере пресс-конференции. Но лед в зале понемногу тает. В вопросах журналистов становится меньше шпилек, преобладает дружеский интерес. Вдруг с кресла в переднем ряду поднимается старушка, седовласая, сгорбленная, современница прославленного чешского путешественника доктора Эмиля Голуба и его супруги Ружены. В зале воцаряется тишина. Венские журналисты хорошо знают ее, председателя Международного африканского общества. Они не раз слышали ее правдивые слова о господстве белых в Африке. И многие из этих стреляных защитников капитализма, вместо того чтобы протестовать, молча глотают горькие пилюли правды, когда слышат о борьбе африканцев против колониализма, отнимающего у них богатства природы, здоровье и человеческое достоинство. И в зале даже раздаются шумные аплодисменты, когда председательница Международного африканского общества доктор Гербер своими старческими руками протягивает нам две фигурки красного дерева из Конго и два диплома почетных членов. «Браво, браво!» — раздается с разных мест.
* * *Неужели мы провели в Вене трое суток?
Из осколков воспоминаний никогда не удастся сложить целостную картину. Вена для нас была похожа на пейзаж в ночную грозу, разрезанный на куски молниями, а затем беспорядочно, сумбурно восстановленный в памяти.
Венский Ринг, кольцо улиц, несколько веков назад предназначенное для карет, а сегодня до отказа забитое лавиной автомобилей… Утренние встречи домохозяек-венок возле рынка… Пляска неона над великосветской Мариагильфер-штрассе… Ноги Ольды, торчащие из-под машины… Гора фотопленок в полумраке филиала фирмы «Кодак»… Колесо «татры-805» в вихре вращения на контрольной установке… Роберт в туфлях, покрытых пылью венских улиц… Симфония печатных машин в оборудованной по последнему слову техники типографии «Глобус-Ферлаг»… Совещание в издательстве, прерванное стрелкой часов… Ночные часы, проведенные над «Индийским дневником» журналиста Сихровского.
Все три дня пребывания в Вене — картотеки, учет, перечни оснащения, документы, обзоры, карты, адресные книги, переписка, технические руководства, списки — борьба с гидрой канцелярщины.
И вот эта карусель остановилась. Всего лишь раз за все эти сумасшедшие дни, отмеченные утренним криком газетчиков, подхлестыванием секунд днем и узкой полоской света на рабочем столе ночью.
Синички пробуют свои весенние голоса на ветвях клена.
В укромном уголке кладбища сквозь зелень просвечивает мрамор. Мудрое и ласковое лицо, такие знакомые и близкие черты, и под бюстом короткие надписи:
Эмиль Голуб
1847–1902
Роза Голуб
1865–1958
А неподалеку высеченные в камне, начертанные золотом имена, ставшие достоянием всего человечества: Людвиг ван Бетховен, Вольфганг Амадей Моцарт, Иоганнес Брамс, Иоганн Штраус, Зуппе, Штрейхер, Шуберт…
Мы так надеялись еще раз пожать эту хрупкую руку, надеялись, что поразительная память пани Розы Голуб еще раз перенесет нас на три четверти века назад, к долгим, полным героизма дням, проведенным чешским ученым в неведомой стране машукулумбов!
«…буду рада повидать вас снова, приезжайте…» — писала в последнем письме к нам пани Ружена.
И вот мы приехали. Возле бронзовой корзины цветов лежит свежий букет с трехцветной лентой чехословацкого государственного флага. А на дальних дорогах нас будет сопровождать образ двух скромных и отважных людей.
В час ночи наши лампы были потушены. Мы совершенно позабыли про ужин и даже про то, что было воскресенье.
Начинаем новый день и новую неделю. В десять часов — торжественный старт со Шварценбергской площади, вечером мы должны быть в Будапеште.
* * *В восемнадцать пятьдесят проезжаем через венгерское Комарно. Сквозь заросли ольхи и плакучей ивы за краем луга матово поблескивают воды Дуная, за ним Комарно чехословацкое. Давно ли мы приезжали туда, чтобы осмотреть верфи, побеседовать с рабочими о планах предстоящего путешествия? Теперь и на Комарно и на Дунай опускается теплый апрельский вечер, скоро стемнеет, материнские руки погладят в постельке детскую ручонку, взгляд остановится в задумчивости. И никто — ни в Праге, ни в Копрживнице, ни в Готвальдове — не подозревает, что именно в эту минуту отцы их смотрят за реку на родину и только сейчас прощаются с ней. Какая все же удивительная игра случая: пятый день находишься на пути в Австралию — и все время едешь вдоль границ Чехословакии! Сколько же пройдет дней, сколько всего свершится, прежде чем родина снова начнет приближаться…
