Владимир Санин - Не говори ты Арктике – прощай
С ухмылкой поглядывая на меня, Николай Семеныч рассказал о том, как на СП-15 дежурный по станции Санин предотвратил катастрофу. Рассказал с юмором, но недостаточно достоверно. Привести эту историю в первозданном виде».
Дело было так. После ужина я вымыл посуду, прибрал кают-компанию, побродил по расположению и вдруг вспомнил, что механик Николай Лебедев, ложась спать, велел мне каждый час следить за показаниями приборов в дизельной. Побежал туда, посмотрел на приборы и — поймал себя на том, что намертво забыл, какие показания на них должны быть. Растормошил Лебедева, спросил. «Температура воды не выше ста, давление не ниже двух», — пробормотал Лебедев и с головой укрылся одеялом. Я вновь побежал в дизельную и сразу же понял, как своевременно это сделал: приборы показывали, что вода давно выкипела, а давление масла равно нулю. Я снова растормошил Лебедева и сообщил ему, что с минуты на минуту дизельная взлетит на воздух. Через несколько мгновений сонный механик в наброшенной на белье шубе и унтах на босу ногу стоял перед приборами.
— Ну как? — встревоженно спросил я.
— Вы на какие приборы смотрели?
— На эти.
— А надо было на те! — Лебедев добавил еще что-то, но за грохотом дизеля я не расслышал.
Привожу эту давнюю историю исключительно потому, что она совершенно неожиданно «закольцевалась» — причем через каких-нибудь три часа после того, как Николай Семеныч поднял меня на смех.
Первое совпадение: в ту ночь я был дежурным по станции и, как положено, время от времени навещал дизельную. И вот далеко за полночь захожу, смотрю на приборы и — второе совпадение! — не верю своим глазам: резко упало напряжение. Несколько мгновений я шевелил мозгами, соображая, что предпринять. Хорошо бы, конечно, поднять Боровского, а вдруг он снова будет веселить кают-компанию, рассказывая, как дежурный Санин десять лет спустя вновь предотвратил на СП катастрофу?.. А, была не была! Разбудил Боровского, напугал его как следует, он, полуголый, помчался в дизельную и — хотите верьте, хотите проверьте — пробурчал что-то вроде «молодчина»: на дизеле сгорели щетки. Боровский отключил дизель, запустил другой, одобрительно хлопнул дежурного по плечу (наутро доктор Шульгин без особой уверенности констатировал, что перелома нет) и отправился досыпать.
Между тем жизнь на станции протекала спокойно: все-таки под ногами не хрупкая ледяная корка, а дрейфующий айсберг, на взлетно-посадочную полосу которого запросто производили посадку тяжелые самолеты. На таком острове можно ложиться спать, «раздевшись до трусов», — ни разломы, ни торошение ему не угрожали. Был, правда, случай, когда айсберг, на котором дрейфовала СП-19 Артура Чилингарова, раскололся пополам, но тот случай так и остался, к счастью, единственным и неповторимым.
Каждое утро начиналось с того, что я отправлялся к расположенному в полутора километрах домику РП — руководителя полетов. Позавчера Лукин был на Земле Франца-Иосифа, вчера на СП-22, сегодня…
— А вот сегодня очень даже может прилететь, — обнадеживал меня Павел Петрович Бирюков, и тут же после небольшой, хорошо выдержанной паузы добавлял: — Не к нам, конечно, а на Средний. Наверное, узнал, что вы к нему рветесь, и теперь ближе чем на тысячу километров к двадцать третьей не приблизится.
На широком, круглом лице Павла Петровича — неизменная добродушная улыбка. Это от него я услышал фразочку, которую потом беззастенчиво использовал. «Минутку, Владимир Маркович, — проговорил он, когда ранним утром я его разбудил, — пойду сполосну морду лица». Но очень ошибается тот, кто внешнюю простоватость Павла Петровича примет за подлинную: он прежде всего умен, остроумен и как специалист вне конкуренции. Недаром Сидоров на свои дрейфующие станции требует руководителем полетов именно Бирюкова — и за его безусловную надежность, и за прекрасные человеческие качества.
И вообще коллектив двадцать третьей сложился удачно.
— Все на станции зависит от двух человек, — сказал мне Владислав Михайлович Пигузов. — Повар может сделать жизнь прекрасной, а начальник невыносимой.
Мне доводилось в разных сочетаниях встречать или слышать о тех и других. В одном санно-гусеничном походе грязнулю-повара механики-водители отстранили от работы (его заменил доктор), а на энной станции растерял авторитет начальник — когда выгородил для себя в кают-компании персональный столик и восседал за ним в гордом одиночестве. Воздвиг между собой и коллективом невидимый барьер — и все рухнуло: до самого конца дрейфа того столика полярники так и не простили.
Странная вещь! Никогда не мог понять начальников любого ранга, которые каждым жестом, каждым словом подчеркивают разницу между своей особой и остальными людьми. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»? Так это годится диктатору, а не руководителю, на которого возложена ответственность за конкретное дело. Еще древние говорили, что следует почитать не пост, а достойно занимающего его человека; никогда и никого еще высокая должность не делала умнее, ни одна ступенька наверх не прибавляла и грана таланта; зато самомнение, нежелание считаться с обстоятельствами и вера в собственную непогрешимость губила даже таких незауряднейших людей, как Наполеон. К сожалению, самокритичность, трезвое осознание своего долга куда реже даются человеку, чем самовлюбленность и честолюбие; насколько приятнее услаждают слух льстивые голоса, чем откровенная, честная, но портящая настроение правда! Если уж прибегнуть к литературной красивости, то трудно не предпочесть упоительную мелодию «Подмосковных вечеров» грохоту отбойных молотков; только нужно не забывать, что именно те, кто работает отбойными молотками, и дают возможность композитору сочинять свои мелодии.
Монтень, на которого я часто ссылаюсь, писал, что самые бесполезные, ненужные и фальшивые из монет, находящихся в обращении, это известность и слава; я бы еще добавил: особенно если заработаны они не упорным трудом и талантом, а просто занимаемой должностью. Авторитет, который воздвигается на фундаменте только должности, искусствен, как восковые цветы; дело прошлое, но мне кажется, что люди, которые подобные авторитеты раздували, стыдились самих себя и с отвращением смотрели на свои распухшие от аплодисментов ладони…
Из записной книжки: «Проводили Трешникова и Дудина на СП-22, получили почту и возвратились с Пигузовым в его домик. У Владислава Михайловича отличное настроение: Владимир Высоцкий откликнулся на просьбу двадцать третьей и прислал несколько своих фотографий с автографами. Одну, на правах начальника, Пигузов взял себе, а остальные будут разыгрываться по жребию. Человек слаб: я похвастался, что Высоцкий написал песню об Антарктиде к поставленному по одной моей повести фильму (увы, неудачному), и мои акции подскочили сразу же на тысячу пунктов. А когда, греясь в лучах славы, я еще небрежно бросил, что попробую уговорить Высоцкого прилететь на станцию, Пигузов лично сварил для меня отличнейший кофе».
