Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович
Потоптавшись у входа, чтобы перевести дух, я приподнял откидную дверь, обитую из десятка узких реек, окрашенных голубой краской, и решительно шагнул через высокий порожек.
Штабная палатка была просторной, светлой. Четыре пылающие конфорки излучали приятное тепло. Пол был застелен новыми оленьими шкурами. Их еще не успели затоптать, и коричневый мех был пушистым, отливал блеском. Вдоль стенок располагались койки-раскладушки, по три с каждой стороны. У первой, слева от входа, стоял на коленях мужчина в толстом, ручной вязке коричневом свитере, меховых брюках и собачьих унтах с белыми подпалинами. Круглое, смугловатое лицо, изрезанное глубокими морщинами. Короткий ежик черных, с густой проседью волос придавал ему спортивный вид. Перед ним на брезенте, постеленном поверх спального мешка, валялись детали разобранного киноаппарата. Одну из них он держал в руке, тщательно протирая ослепительно белым куском фланели. Это - главный кинооператор экспедиции Марк Антонович Трояновский. Его имя стало известным еще в тридцатых годах, когда весь мир увидел кинокадры, снятые молодым кинооператором Союзкино во время исторического похода ледокола "Сибиряков" через шесть полярных морей{22}.
Спустя пять лет, 21 мая 1937 года, он в числе первых тридцати смельчаков высадился на дрейфующей льдине у Северного полюса, увековечив на пленке подвиг советских полярников. А сегодня он с другим кинооператором, Евгением Яцуном, ведет кинолетопись нашей экспедиции. И, надо честно признаться, многие из нас норовят "случайно" попасть на прицелы их кинообъективов.
Услышав стук откидной дверцы, Трояновский повернул голову, улыбнулся и, сказав "Привет, доктор", как-то заговорщицки подмигнул. Это было совсем не похоже на Марка, обычно весьма сдержанного и даже несколько суховатого. Однако именно поэтому я вдруг сразу успокоился: ну не станет же Трояновский улыбаться, если случилось что-то серьезное. Оглядевшись, я увидел, что в палатке довольно много народу. На одной из раскладушек, расстегнув коричневый меховой реглан, Михаил Васильевич Водопьянов, один из первых летчиков - Героев Советского Союза, что-то вполголоса оживленно рассказывал Михаилу Емельяновичу Острекину - заместителю начальника экспедиции по научной части. Присев на корточки перед газовой плиткой, колдовал над чайником штурман Вадим Петрович Падалко, которого многие побаивались за острый язык.
Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов сидел в дальнем конце палатки, склонившись над картой. Темно-синий китель морского летчика с золотыми генеральскими погонами ладно сидел на его атлетической фигуре. На вид ему было лет сорок пять - пятьдесят. Но его моложавое, обветренное лицо и ярко-синие глаза странно контрастировали с густыми, слегка вьющимися совершенно седыми, с желтизной волосами. Ходил он всегда каким-то присущим ему уверенным шагом, придававшим особую весомость его походке. И при всей мужественности и решительности облика говорил он никогда не повышая голоса. Никто никогда не слышал, чтобы он изменил своей привычке, даже распекая подчиненного. Видимо, поэтому полярные летуны между собой называли его "тишайшим". Он пришел в Арктику еще в войну, командуя авиацией Северного Флота, а в 1949 году был назначен начальником Главного управления Северного морского пути.
Карта Центрального Полярного бассейна, лежавшая перед Кузнецовым, занимала два сдвинутых стола. Она вся была расцвечена красными флажками, квадратиками, пунктирами, перекрещивающимися линиями и еще какими-то другими многочисленными значками.
Рядом с Кузнецовым с толстым красным карандашом в руке главный штурман экспедиции Александр Павлович Штепенко - небольшого роста, сухощавый, подвижный, с золотой звездочкой Героя Советского Союза на морском кителе. Это он в составе первых боевых экипажей в августе 1941 года вместе с Водопьяновым летал бомбить Берлин. А в 1942 году вместе с летчиком Э. К. Пуссепом возил через Атлантику в Соединенные Штаты правительственную делегацию. Это о нем говорили в шутку однополчане: "...как в таком маленьком и столько смелости". У края стола пристроился помощник начальника экспедиции по оперативным вопросам Евгений Матвеевич Сузюмов. Он что-то быстро записывал, время от времени проводя рукой по гладко зачесанным назад черным с сединой волосам. К Сузюмову я с первых дней экспедиции испытывал особую дружескую симпатию, и, кажется, это было взаимным. Я пристально смотрел на него, надеясь прочесть в его глазах ответ на волновавший меня вопрос. Но он продолжал невозмутимо писать, словно и не замечая моего прихода. Я хотел доложиться о своем прибытии, как вдруг Кузнецов поднял голову.
- Здравствуйте, доктор, - сказал Кузнецов. - Как идут дела?
- Все в порядке, Александр Алексеевич.
- Больные в лагере есть?
- Двое, немного загрипповали. Но завтра уже будут на ногах.
- А сами как, не хвораете?
- Врачу не положено, - ответил я и подумал: что это начальство вдруг моим здоровьем заинтересовалось?
- Прекрасно. Кстати, сколько у вас прыжков с парашютом?
Я насторожился.
- Семьдесят четыре.
- Семьдесят четыре. Неплохо. А что бы вы, доктор, сказали, - продолжал он, пристально глядя мне в глаза, - если мы предложим семьдесят пятый прыжок совершить на Северный полюс?
На полюс? От неожиданности у меня даже дыхание перехватило. Конечно, много раз, лежа в спальном мешке, я думал о возможности совершить прыжок с парашютом где-нибудь в Ледовитом океане на дрейфующую льдину. Но на полюс! Так далеко я не заходил даже в самых смелых своих мечтах.
- Ну как, согласны?
- От радости в зобу дыханье сперло, - весело пробасил из угла Водопьянов.
- Ему с пациентами жаль расставаться, - ободряюще улыбнувшись, сказал Сузюмов.
- Значит, согласны? - сказал Кузнецов.
- Конечно, конечно, - заторопился я, словно боясь, что Кузнецов возьмет да и передумает.
- Прыгать будете вдвоем с Медведевым. Знаете нашего главного парашютиста?
- Знаю, Александр Алексеевич.
- Он уже вылетел с Бардышевым с базы номер два и через часа полтора сядет у нас. Не так ли, Александр Павлович?
- Точнее, через один час пятнадцать минут, - сказал Штепенко.
- Выбрасывать вас будет Метлицкий. Он уже получил все указания. Вылет в двенадцать по московскому времени. Примерно к тридцати часам самолет
