Андрей Сидоренко - Заяабари (походный роман)
Пальцы на руках разбиты и опухли, на трех из-под ногтей вытекает гной, если надавить. На мозоли внимания не обращаю. Лодку постоянно приходится подкачивать. Для этих целей у меня две ножные помпы-лягушки. Одна порвалась уже на второй день. Остался с одной. Дорожу ею — как бы чего не вышло. Лодку по-другому не накачать.
Окончательно утвердил способ передвижения по-байкальски: иду на веслах, а при попутном ветре ставлю прямой парус, весел при этом не убирая. Ветер то появляется, то исчезает, случается, даже меняет направление. Начинаю привыкать к такой чехарде.
Прохожу устье Бугульдейки. Горы расступились, обнажая долину реки. Место опасное, но не очень, потому как нет у реки значительной растопыренной и мелководной дельты, как у Голоустной, и можно держаться в безопасной близости от берега.
Бугульдейка — это ворота в другой мир. Пейзаж преображается до неузнаваемости, как будто светская дама после бала снимает красивое платье и облачается в лохмотья, превращаясь заодно в бабу-Ягу. До этого она плясала менуэты и очаровывала всех — теперь же она дряхлая старуха с колдовскими наклонностями. Но дряхлая она только на вид — внутри чувствуется наличие таинственной силы.
Горы безобразно оголились и стали выглядеть как бритый череп новобранца. Места начались гиблые. Не представляю, как надо себя при этом вести: может стоит опечалиться?
Как будто не в Сибири. Окрестности похожи на песчаные и безжизненные отроги берегов Аральского моря. Показалось, что я в Казахстане. Будто чудо произошло и я стал способен путешествовать через пространство и время.
Обогнул Бугульдейскую пристань и пошел вдоль берега, стараясь не удаляться более чем на 200 метров. Погода начала портиться: небо посмурнело и покрылось сплошными серыми облаками, Байкал нахмурился и поменял расцветку.
На берегу бурят ловит рыбу странным способом. На расстоянии метров пятидесяти от него плывет небольшая деревянная конструкция — кораблик. Рыболов идет вдоль берега и тащит его за собой, причем кораблик не приближается к берегу, а движется вдоль. Я не заметил приспособление сразу и зацепил веслом. Пока распутывал леску, — разглядел конструкцию. Она нехитрая: к кораблику привязаны две лески: одна тянется к хозяину, другая, с грузилом и крючком, должна опускаться в водную пучину чтобы обдурить рыбу. Бурят показался мне странным, потому как сохранял глубокое молчание и, вроде, не замечал меня. То, на чем я плыл его не интересовало совсем. Он был невозмутим, как тибетский лама, и пролетай я мимо на метле, он, похоже, не вышел бы из своего дивного состояния. Так я увидел первого бурята. Мы не поздоровались и, как следствие, не попрощались. Какой-то самостоятельный, цельный и самодостаточный у него был внутренний мир, не имеющий выхода наружу. Или все-таки имеющий, но в недоступном для моего понимания и восприятия месте. Потянуло азиатским востоком, вспомнился Вьетнам и сбил меня с толку. Я потерялся среди своих чувств, воспоминаний и впечатлений, и казалось, что нахожусь в далекой восточной заграничной стране, только непонятно, в какой именно.
Держу курс на мыс Голый. Он действительно голый и ничего удивительного из себя не представляет, как и его название. Постепенно прихожу в чувства после резкой перемены обстановки и даже начинаю привыкать к перспективе остаться вечером без дров. Лес отступил далеко вглубь континента, лишь только кое-где видны отдельные деревья, иногда небольшой реденький лесок. Плавника на берегу нет, а бегать по горам за дровами неохота.
Жизнь моя проходит по большей части на воде, к берегу не пристаю в течение всего дня. Я привязался к воде, и без нее мне как-то не по себе. Я — водяной человек.
Небо неожиданно прояснилось. Какое же все-таки оно огромное и очень синее! Захотелось улететь ввысь. Даже представил, что я уже там, в вышине, лечу себе в неизвестном направлении.
Очень необычное небо на Байкале, оно не похоже на небо степей, и в нем просматривается космическая чернота, как в горах.
Как я понимаю бурят, которые назначили небо самым верховным божеством из тьмы божеств, необходимых для существования великих шаманских представлений о мире! Хухэ Мунхэ Тэнгри — Вечно Синее Небо. Ничего к этому небу не приклеить, кроме сказочного Хухэ Мунхэ Тэнгри, никакие христианские представления не подходят к байкальскому небу. Ни к чему здесь обрядность и мышление христиан. Поп с кадилом так же неуместен здесь, как шаман с бубном в Иерусалиме.
Нельзя насиловать природу с помощью не к месту сконструированных представлений. Шаманизм — тоже конструкция, но он видит мир вещей в одухотворенном свете, и это очень правильно. Здесь нельзя по-другому. Чтобы понять это, надо быть здесь и попытаться услышать то, что вокруг существует. И то, что жизнь у природы здесь особенная и одушевленная нетрудно почувствовать. Все, кто был на Байкале знают это и, уехав отсюда, хранят в душе сказочные воспоминания. Просто материя в голом виде не способна так влиять на людей, какую бы изысканную форму она ни принимала. Не способны просто камни и вода запасть в душу. На душу воздействует только душевная сила, которая присутствует здесь повсеместно и в больших количествах. По этой причине не рекомендовано приезжим находиться здесь долго. Говорят, можно серьезно нарушить душевное равновесие.
Хухэ Мунхэ Тэнгри. Это пошло от монголов из тьмы времен, еще до Чингиз-хана, который считал себя наместником в поднебесной Хухэ Мунхэ Тэнгри и исполнителем его воли. Хухэ Мунхэ Тэнгри не существо, а сущность, первопричина, что-то вроде Брахмана и Атмана в буддизме, но не совсем, потому что наделено полом — мужским, и является источником жизни. Женское начало — это земля, и производит на свет только форму. Все действия неба — это Заяабари — судьба, рок. Вот так... Теперь мир вокруг стал таким, каким и должен быть в этом месте планеты. Я весь во власти небес. Заяабари.
О словах написано много всякого: слова обожествляют или, наоборот, ни во что не ставят. Многие великие недовольны были словами из-за того, что они не позволяли им выразить свои хитрые мысли и переживания. Не в словах дело, а в слушателе, но без слов и слушателя нет. Чтобы дознаться до сути, слово надо пережить. Заяабари.
Полностью привыкнуть к этим местам я так и не сумел, не по мне они. Непонятно, почему здесь и далее нет деревьев? Наверное, что-то не так, или лес просто не хочет здесь жить.
Тянулся заунывный берег. Впереди виднелись громады мысов Вора-Елга и Крестовский. Надо подумать, где расположиться на ночь. Для жизни берега совершенно не приспособлены: узкие пляжи без дров, прижимы. Но вот, наконец, показалось что-то более-менее приемлемое — падь Марта. Падь возникла из рельефа довольно неожиданно. Горы в этих местах как будто соревнуются между собой: кто больше надавит на Байкал. Многим это удается лучше, и они образуют мощные прижимы с отвесными желтыми скалами. Я высадился на берег, поставил палатку и пошел за дровами.
