Игорь Зотиков - Я искал не птицу киви
Гонец знал, что рейсовые «боинги» летают значительно быстрее, чем экспедиционные грузовые самолёты. И за десять часов полёта «боинг» обгонит тихоход. Так и произошло, и когда самолёт экспедиции садился на базе «Хиким» рядом с международным аэропортом Гонолулу, курьер уже поджидал его, заранее предвкушая, как все удивятся и будут восхищаться его оперативностью. Можете представить себе его удивление, когда он узнал, что все пассажиры, которые собирались лететь в Америку, остались в Новой Зеландии. «А русский учёный?» — спросил он с надеждой. «И русский тоже», — был ответ. И тут только морской пехотинец понял, что в логичной цепи своих рассуждений, которые привели его сейчас на Гавайи, он забыл подумать об одном: как можно улететь из такой хорошо охраняемой пограничным и таможенным контролем страны, как Новая Зеландия, без паспорта. Тут гонец понял, что он, пожалуй, поторопился и принял на себя слишком много оперативных решений. И он послал в своё посольство и нам в Крайстчерч телеграмму примерно такого содержания: «Прилетел в Крайстчерч с опозданием, самолёт в Америку уже улетел. Купил за счёт посольства билет на первый рейсовый самолёт Гонолулу, чтобы привезти туда паспорт Зотикова. Нахожусь в Гонолулу на базе Хиким.
Выяснил, Зотиков сейчас Новой Зеландии, его паспорт у меня, жду указаний, что делать паспортом Зотикова и куда и как лететь мне самому»…
Посольство ответило сразу, и тоже в два адреса, примерно так: «Подождите прилёта Зотикова в Гонолулу и ни в коем случае не летите обратно рейсовым самолётом за счёт посольства». Мы представляли, как болят сейчас головы у ребят в американском посольстве, ведь им надо будет чем-то объяснить необходимость полёта сержанта в Гонолулу, чтобы списать деньги, потраченные на билет. Но нам некогда было смеяться. У нас были свои проблемы: как улететь из Новой Зеландии, если твой паспорт находится на Гавайях и между вами около десяти тысяч километров океана. И вот тут я увидел, как работают другие деловые американцы — мои друзья из антарктической программы США. За несколько часов, оставшихся до моего отлёта, они сделали так, что в далёком Гонолулу мой паспорт просмотрел и списал основные данные консул Новой Зеландии, который, по счастью, там оказался. Это был официальный чиновник новозеландского МИД, и когда он телетайпом прислал в пограничную службу Крайстчерча все данные — это было почти всё равно, что паспорт.
Почти, но не совсем — не хватало фотографии и образца подписи, чтобы пограничникам было ясно, что я — это я. Но это было уже проще. Те же друзья письменно поручились, что я тот, за кого себя выдаю. Таможенный офицер Новой Зеландии пожал руку, пожелал счастливого пути, и очень быстро я оказался в салоне самолёта, летящего далеко-далеко на север — на Гавайские острова.
На память об этом эпизоде в моём международном паспорте количество пограничных штампов о въезде в Новую Зеландию стало на один больше, чем количество штампов о выезде из неё.
Катастрофа во льдах
К сожалению, количество штампов «въезд» и «выезд» быстро сравнялось. Через год мне пришлось теперь уже въезжать в Новую Зеландию, на этот раз не имея с собой паспорта вообще.
Антарктида не стала менее суровой, чем была когда-то, и время от времени полярникам одной страны приходится помогать коллегам из другой. Много раз советские лётчики спасали участников других экспедиций, но случилось несчастье и у нас. 2 января 1979 года в Молодёжной, нашем антарктическом центре, при взлёте потерпел аварию самолёт Ил-14, раненых надо было срочно вывезти на Большую землю, и такой землёй была Новая Зеландия. Я находился на американской базе Мак-Мёрдо, когда это случилось. Уже через несколько часов после того, как здесь была получена телеграмма с просьбой о помощи, на Молодёжную вылетел тяжёлый самолёт. Я остался в радиоцентре Мак-Мёрдо, чтобы ликвидировать языковый барьер. Ведь начиная с вылета самолёта из Мак-Мёрдо и до его возвращения поддерживалась непрерывная связь с Молодёжной.
Первая телеграмма, которая через меня ушла в Молодёжную сразу написанной по-русски, только латинскими буквами, была такого содержания:
«Из Мак-Мёрдо в Молодёжную:
1. Самолёт Геркулес С-130 с позывными икс дельта альфа ноль три вылетает в 2.00 Гринвича четвёртого января со станции Мак-Мёрдо через Южный полюс на Молодёжную.
2. Сообщите высоту вашей посадочной полосы над уровнем моря, её длину, положение. Сообщите наличие авиатоплива и его тип.
3. Сообщите, какие повреждения у пострадавших и сколько их полетит в Мак-Мёрдо.
4. На борту нашего самолёта будут находиться врач и два его помощника.
5. В качестве переводчика летит советский учёный Эдуард Лысаков.
6. Сообщайте каждый час авиапогоду.
7. Сообщите частоту и расположение вашего приводного маяка»…
Постоянно включённый телетайп лениво печатал время от времени какие-то бессвязные буквы и цифры. Это шла помеха. Потом вдруг он срывался на чёткую и быструю очередь сообщения и снова замолкал. Я хватал широкую жёлтую ленту с абракадаброй русских слов, написанных латинскими буквами, делал перевод её на нормальный русский — для себя, а потом на английский — для штаба операции по спасению. После этого часть телеграмм сразу передавалась на затерянный где-то в воздухе в тысячах километров от нас самолёт. Лететь ему до Молодёжной предстояло около пяти тысяч километров.
Прямой контакт с Молодёжной удалось установить, лишь когда он подлетел туда совсем близко. Самолёт вылетел от нас утром, и только в десять вечера советский радист «Питер» (Петя, по-видимому) из Молодёжной передал сообщение о том, что самолёт ожидается там через 10 минут. Передал — и телетайп снова замолчал. Десять минут прошло, двадцать. Вокруг телетайпа собрались и лётчики, и матёрые командиры, и усталые девочки и мальчики в матросских формах — радисты. И, конечно же, пошли какие-то атмосферные разряды, помехи. Но вдруг телетайп, лениво печатавший какую-то чепуху из букв и цифр, снова чётко, скороговоркой заговорил, как всегда неожиданно, быстро написал что-то и умолк. Я схватил ленту и сначала ничего не понял: буквы были латинские, но русские слова из них не складывались. А потом — дошло. На ломаном английском далёкий русский Питер телеграфировал: «Самолёт есть земля. Все хорошо».
Не переводя, я передал желтоватую полоску бумаги радисту, он — своим начальникам. Все мы радостно переглянулись. И мы пошли в соседнюю комнату пить кофе, и молоденький, щуплый, в очках парнишка, с которым мы просидели не вставая более двенадцати часов, американский матрос-радист, по имени Дан, сказал мне, улыбнувшись: «Вы знаете, сэр, ради одного сегодняшнего дня стоило завербоваться на флот. Я просто счастлив»…
