Жюль Верн - Плавающий город
Мы с Корсикэном и доктором взобрались на Столовую Гору. Мне не хотелось тревожить Фабиана. Эллен сохраняла неподвижность статуи. Какое впечатление оставила эта сцена в ее сознании? Быть может, под воздействием столь грандиозного спектакля разум мало-помалу возвратится к ней? Вдруг я заметил, как Фабиан шагнул в ее сторону. Она тут же вскочила, пошла к пропасти, простирая руки к обрыву. Затем внезапно остановилась и провела рукой возле лица, точно отгоняя какое-то видение. Фабиан, бледный как смерть, но не терявший присутствия духа, прыгнул и встал между Эллен и краем пропасти. Эллен тряхнула головой, и ее светлые волосы рассыпались. Тело изогнулось. Видела ли она Фабиана? Нет? Казалось, будто мертвая возвращается к жизни и постепенно становится частью окружающего мира.
Мы с капитаном Корсикэном не осмеливались сделать и шага и, глядя в сторону обрыва, опасались несчастья. Но доктор Питфердж успокоил нас.
— Не надо вмешиваться, — сказал он, — предоставьте все Фабиану.
До меня доносились рыдания, вырывавшиеся из груди молодой женщины. Бессвязные слова срывались с ее губ. Похоже, она хотела что-то сказать — и не могла. Наконец речь ее стала связной:
— Боже! О Боже! Боже всемогущий! Где я? Где я?
Она как будто поняла, что рядом с ней кто-то есть, и, сделав полуоборот, преобразилась. В глазах появился новый свет. Дрожа, Фабиан выпрямился перед нею и, не говоря ни слова, раскрыл объятия.
— Фабиан! Фабиан! — наконец-то воскликнула она.
Фабиан принял ее в объятия, а она безжизненно замерла. Раздался отчаянный крик. Это Фабиан решил, что Эллен умерла. Но тут вмешался доктор.
— Не беспокойтесь, — обратился он к Фабиану, — этот кризис, напротив, ее спасет.
Эллен отнесли в Клифтон-хаус, и там, у камина, обморок прошел, и она уснула безмятежным сном.
Ободренный доктором, Фабиан все восклицал, полный надежды:
— Эллен меня узнала!
Потом, обращаясь к нам, заговорил без остановки:
— Мы вернем ее к жизни, обязательно вернем! Каждый день помогает излечить ей душу. Сегодня, быть может завтра, Эллен вернется ко мне! О, небеса милосердные! Мы побудем здесь, коль скоро эти места для нее столь целебны. Разве не так, Арчибальд?
Капитан с чувством похлопал Фабиана по груди. Тот повернулся ко мне, к доктору. Во взгляде его читались все упования на будущее. И никогда ранее они не были столь обоснованны. Выздоровление Эллен было близким…
Однако настало время расставаться. Самое позднее в час дня нам надо было вернуться в Ниагара-Фолс. В момент прощания Эллен все еще спала. Фабиан обнял нас, капитан Корсикэн выразил сожаление по поводу разлуки, пообещав, что сообщит телеграммой новости про Эллен. Произнеся последние пожелания, мы почти в полдень покинули Клифтон-хаус.
Глава XXXIX
Через минуту мы спускались, держась за перила лестницы, тянущейся вдоль канадского берега. Эта лестница привела нас прямо к воде, по которой плыли льдины. Там нас ждала лодка, чтобы можно было переправиться «в Америку». В ней уже сидел один человек. Им оказался инженер из Кентукки, назвавший доктору имя, фамилию и должность. Не теряя времени, мы отчалили, и, то расталкивая льдины, то разбивая их, наша лодка вышла на середину реки, которое благодаря быстрому течению, было свободно. Оттуда мы бросили последний взгляд на чудесные пороги Ниагары. Наш спутник внимательно разглядывал окрестности.
— Какая красота, сударь, — обратился я к нему, — здесь так чудесно!
— Да, — согласился он, — однако столько механических сил пропадает даром! Представьте себе, какую мощную мельницу мог бы привести в движение подобный водопад!
Никогда я не испытывал столь свирепого желания, как в эту минуту! Мне изо всех сил хотелось сбросить инженера в воду!
На другом берегу миниатюрная железная дорога круто поднималась вверх, тянулась, точно нить, огибая американский водопад, и быстро доставила нас к месту. В половине второго мы сели в экспресс, который в четверть третьего привез нас в Буффало. Побыв в этом большом и прекрасном городе, поглядев на воды озера Эри, в шесть часов вечера мы сели в поезд Нью-Йоркской Центральной железной дороги. На следующее утро, выспавшись в комфортабельных купе спального вагона, мы прибыли в Олбани и по Гудзонской железной дороге, идущей у самой кромки воды по левому берегу реки, всего за несколько часов примчались в Нью-Йорк.
Назавтра, пятнадцатого апреля, в обществе неутомимого доктора я побродил по городу, погулял по набережной Ист-Ривер, посетил Бруклин. А когда настал вечер, попрощался с мужественным Дином Питферджем и, расставшись с ним, почувствовал, что приобрел еще одного настоящего друга.
Во вторник, шестнадцатого апреля, наступил назначенный день отплытия «Грейт-Истерна», и в одиннадцать часов я прибыл на тридцать седьмой причал, где стоял тендер, готовый отвозить пассажиров. На борту его уже было много людей и вещей. Я тоже сел. Вдруг кто-то взял меня за руку. Я обернулся. Это опять оказался доктор Питфердж.
— Вы! — воскликнул я. — Неужели и вы возвращаетесь в Европу?
— Да, сударь мой.
— На «Грейт-Истерне»?
— Конечно, — ответил, улыбаясь, мой эксцентричный друг. — Я все размышляю и сопоставляю. Подумайте, ведь это, быть может, последний рейс «Грейт-Истерна», из которого он не вернется!
Колокол уже возвещал об отплытии, когда рассыльный из «Отеля Пятой авеню», несясь во всю прыть, успел-таки доставить мне телеграмму, отправленную капитаном Корсикэном из Ниагара-Фолс:
«ЭЛЛЕН ВЫЗДОРОВЕЛА, К НЕЙ ПОЛНОСТЬЮ ВЕРНУЛСЯ РАССУДОК, И ДОКТОР ЭТО ПОДТВЕРЖДАЕТ!»
Я сообщил эту приятнейшую новость Дину Питферджу.
— Доктор подтверждает! Доктор это подтверждает! — брюзжа, повторял мой товарищ по путешествию. — Я тоже подтверждаю. Но что это доказывает? Кто подтвердит мне, вам, всем нам, дорогой друг, свою ошибку или неправоту?
Через двенадцать дней мы прибыли в Брест, а на следующий день — в Париж. Обратный рейс прошел без происшествий — к великому огорчению Дина Питферджа, все время ожидавшего кораблекрушения.
И когда я засел за стол, чтобы не пропали втуне заметки, которые делались мною каждый день — о «Грейт-Истерне», плавающем городе, о встрече Эллен и Фабиана, о величественной Ниагаре, — мне показалось, что я переживаю все заново. Ах! Как прекрасны эти путешествия, «особенно когда вернешься», как выразился доктор!
В течение восьми месяцев я не имел ни единой весточки от моего эксцентричного друга. Но настал день, когда по почте пришел конверт, обклеенный разноцветными марками. Лежавшее в нем письмо начиналось так:
