Карел Чапек - Рассказы северных ветров, или По пабам и паркам
Тучи поднимаются, будет хороший день.
Вон та мокрая серая пристань – это Ролла. Сплошной туман, камень и треска, а сверху горы, сплошные горы и тучи. Сгрузим муку в Ролле и поедем дальше, смотреть на другие тучи. Черт побери, здесь, на наветренной стороне, пронизывает до костей.
– Капитан, что показывает барометр?
– Падает.
– Это плохо, а?
– Не-е-ет, хорошо. Будет западный ветер.
Посмотри: в зеленой полутьме под мостиком пристани колышутся радужные медузы, подобные громадным комьям слизи. Золотые и багровые морские звезды расправляют свои жесткие лучи. А сколько тут роится рыбок! И эти непрестанные мерцающие переливы отражений в воде… Правда, здесь холодно; но разве не видишь ты, какая прекрасная печаль разлита кругом?
Вдруг хлынул ливень, завесив море и скалы серебристой тканью. От мокрых досок под солнечными лучами поднимается пар, радуга раскидывает свою дугу от моря до гор, снова проморосил светлый дождик – наступает нежный, сияющий день.
Штурман везет нас, чтобы показать Тромс, его родной край.
– Да-а, Тромс… – бормочет молодой гигант. – Вы мне потом скажете, так ли красиво у вас на Юге…
И он везет нас в горы, по длинной долине, среди березок и леса, мимо журчащих ручейков и деревянных хижин, крытых дерном. Озерца в березовых рощах, полные голубоватых форелей, ручейки, прячущиеся под скалами, завалы, следы каменных лавин, давно заросшие лесом, бурый торфяник с кустиками клюквы и брусники, папоротник, болотца, заросли голубой ивы… Да, прав штурман. Темное озеро на дне долины, по бурым камням каскадами сбегает серебристо-зеленая река, с гор свисают белые вуали водопадов. Прав штурман!
За коричневой деревней – круглые хижины из дерна. Здесь живут лопари, которых мы видим впервые. Хоть они и оседлые, но какая же у них нищета! Пропасть ребятишек, все рахитичные и пугливые, как летучие мыши. Каркас хижины сделан из жердей, он покрывается дерном, и все это подпирается камнями и палками. Сверху вставляется жестяная труба, и жилище готово. И помещается в нем не меньше дюжины человек. Как лопари добывают себе пропитание, не знаю, но они не попрошайничают и не воруют. Среди них немало русых и светлоглазых, но по глазам и скулам видно: это уже совсем другая раса.
Штурман прав: бесконечен северный лес, даже если это всего лишь искривленные корявые березы, белые стволы которых смахивают на привидения; даже если это только редкие, узловатые сосны, только низкий ольшаник и ивняк, только пни и обломки того, что когда-то было лесом, пока здесь не появился человек, лавина или еще какое-нибудь бедствие. Собственно, это скорее тундра, чем лес. Тут такой тонкий слой земли, что даже телеграфные столбы не держатся в ней, и приходится укреплять их каменной кладкой.
На мили кругом (я считаю, конечно, в морских милях) не найдешь человеческого жилья, если не считать жалких лопарских хижин. И все-таки на краю тундры висит на березовом пне почтовый ящик! Знал бы я, кто вынимает из него почту, я послал бы этому человеку поздравление к Рождеству и открытки с видами разных городов и стран; пусть бы все это попало в одинокий почтовый ящик в северном лесу…
В горах нет трески, которую можно было бы сушить, поэтому здесь сушат торф, разложив его на длинных стеллажах. Все это я нарисовал – пусть все видят, что наш штурман прав и Тромс в самом деле красивейшая местность в мире. Нарисовал я и безрогих коровок, что пасутся в березняке, на колючей траве, а вот изобразить Бардуфосс не сумел. Он слишком велик, и я не знаю, как надо рисовать водопад, чтобы у зрителя при виде его закружилась голова и неодолимо захотелось прыгнуть в эту неистовую, кипящую, вспененную воду… Вместо этого я нарисовал долину Мольсельв с тихой, похожей на озеро рекой, через которую мы переправились на пароме; снег в горах был розовый, сами горы богато позлащены, а долина Мольсельв играла синими, зелеными и золотыми красками… Нет, штурман прав, en herlig tur.[177]
А еще я нарисовал норвежские домики в Бардудале и Мольсельвдале. Как видите, часть их стоит на сваях, другая – на циклопическом фундаменте – верно, для защиты от снега и воды. Домики сложены из бревен и досок, причем горизонтальная кладка чередуется с вертикальной – это придает норвежским избам очень своеобразный вид. Красивые резные наличники, окна заставлены цветами, а вместо крыши – мохнатая шапка из мха, травы, ивовых кустиков, а иногда даже березок и елочек. Решительно, штурман прав!
– Да, – гудит молодой гигант, – вот погодите, увидите Тромсё…[178]
В Тромсё у него жена.
Сунны и фьорды
Я знаю, словами этого не опишешь. Словами можно говорить о любви или о полевых цветах, но не о скалах. Разве можно описать пером контуры или форму горы. Я знаю, обычно говорят: «фантастические очертания», «дикие гребни гор», «мощные массивы» и так далее, но все это не то. Говорить или писать – это не то что провести пальцем по горному хребту, потрогать самые высокие пики, с удовольствием ощупать их грани, изломы, впадины. Словами не ощупаешь, как рукой, ответвления гор, их костлявый хребет, крепкие члены и сухожилия, могучие шеи и плечи, бедра и зады, колени и ступни, суставы и мышцы… Боже, какая анатомия, какая красота! Что за великолепные животные – эти лысые горы! Да, все это можно увидеть, ощупать глазами, ибо зрение – божественный инструмент, лучшее свойство нашего мозга; глаза чувствительней кончиков пальцев и острее лезвия ножа. Чего только не постигнешь глазами! А слова… слова – ничто, и я не стану больше рассказывать о том, что видел.
Застывшими пальцами пытался я нарисовать увиденное; пусть дует ветер – мне нужно рисовать одну гору за другой. И вот эту, такую коренастую, всю словно слепленную из мышц, похожую на отдыхающего зверя. И вон ту, светлую, словно насыпанную из песка, – нет, правда, как будто взяли и сгребли лопатой в кучу все оползни, или вон ту, что напоминает фараонов трон – подлокотники из морен, спинка из глетчера. И ту, выточенную и высверленную в форме жерла вулкана, и обкусанную, как краюха, и ощетинившуюся сланцевыми иглами… и бог весть какие еще! Будь я геолог – знал бы, по крайней мере, как все они возникли.
Шмыгая озябшим носом над своей тетрадью, торчал я на наветренной стороне парохода, а потом растирал замерзшие руки на подветренной стороне, стараясь не упустить ни одной горы. Но что поделаешь, все-таки получается не то. Ведь воздух и краски не нарисуешь, придется изобразить их словами или еще как-нибудь.
