Юрий Иванов - Золотая корифена
…Петька, как Венера, выходит из пены. На его голове красуется фуражка, затянутая на подбородке ремешком, с шеи свисает резиновый мешочек с табаком и трубкой. Скачков и наг почти как Венера — на животе вместо трусов темнеет резинка с кусочком тряпки. Одна нога в тапочке, другая — босая.
Все втроем мы бежим по горячему, обжигающему ступни песку. Мы видим красную шлюпку, совершенно невредимой миновавшей риф… мы видим полузатопленную «Корифену», Ее левый борт немного погнут. Рядом колышутся в воде мачта, анкерок. Но где же Валентин?
— Валя! — кричит Корин, вбегая в воду.
Волны разворачивают «Корифену», и мы видим Валентина. Одной рукой он держится за борт и пытается ухватиться другой. В зубах пакет с журналом и картой. Вот он подтягивается, перебрасывает через борт ногу… становится в лодке и приветливо поднимает руку…
— Ура!! — вопим мы и прыгаем на песке, оставляя в нем глубокие следы, Стась подхватывает нас с Петькой и поднимает в воздух, потом бросает и идет к лодке. Волны последним усилием вышвыривают ее на берег, и Валентин соскакивает на песок.
А потом мы сидим под пальмой и курим трубку. Сидим, курим и смотрим, как волны выбрасывают на песок предмет за предметом: анкер, брезентовый тюк, ведро… Мой бидон, переломленное пополам весло, спиннинговое удилище, бамбуковый гарпун…
— Есть, — восклицает Корин и бежит к воде: там колышется наш продуктовый мешок с двумя вялеными рыбинами и полукругом «неприкосновенной» колбасы,
— Предлагаю пообедать, а? Как вы считаете, парни?..
Валентин смотрит на часы, трясет их, приложив к уху вслушивается: остановились. А мои тикают. Время — пятнадцать часов двадцать шесть минут. Да, обедать уже давно пора.
— Коля, подумай о воде, — говорит Валентин и выколачивает трубку о корень пальмы. Подняв голову, я гляжу вверх: там у основания шапки листьев висят золотисто-желтые орехи. Бенка тоже смотрит вверх. Он уже перестал дрожать, в глазах мартышки сверкают солнечные огоньки. Словно поняв меня, Бенка вскарабкивается по стволу на пальму и начинает возиться с одним из орехов. Он крутит его, грызет упругий, рубчатый стебель, на котором висит плод, но, видно, силенок маловато, и Бенка расстроенно пищит. Тогда я сам лезу на пальму. Это не так уж сложно: на ее стволе имеются кольцеобразные выступы, оставшиеся от опавших когда-то листьев, и я быстро добираюсь до кроны. Но дальше дело осложняется. Под самыми орехами во все стороны торчат острые черенки от сгнивших листьев. Они надежно защищают орехи, и я, обдирая еще не засохшие на животе ранки, с трудом протискиваюсь между ними.
Ну вот и орехи… фу, устал. Кажется, что сердце сейчас выскочит через горло. Как бы тут пристроиться? Сажусь на основание одного листа верхом, но это очень неудобно: черенок выгнут своими острыми краями вверх. Они врезаются в ноги. Стиснув зубы и проклиная в душе себя — надо было не лезть, а попробовать сбить орехи камнями, — я торопливо обрубаю один орех, другой… еще несколько и, чувствуя, как все мышцы мои немеют от напряжения, соскальзываю вниз.
Потом мы не торопясь едим рыбу и пьем чуть сладковатое кокосовое молоко. Оно прохладное и очень сытное. Обрубать надо орех сверху, со стороны упругого хвостика. Под коричневой и волокнистой шкуркой находится сам орех в твердой скорлупе. А в нем булькает, если потрясти, молоко.
После обеда всех разморило, потянуло в сон. По-видимому, сказалось все: бессонная, тревожная ночь и нервное напряжение во время высадки. Корин углубился в пальмовую рощу и приволок целую охапку высохших пальмовых листьев. Мы с Петром помогли ему и соорудили прекрасное ложе.
— Выход в путь назначаю на завтра. По холодку. С утра, — распорядился Валентин, озабоченно рассматривая немного подмокший журнал суточной станции и карту, — а теперь осталось только…
— …собрать все имущество, господа, потерпевшие кораблекрушение, — закончил Валькину мысль Петр.
— Совершенно верно, — подтвердил Валентин, — а ну, Стась, поднимайся. Ишь, уже и глазки сомкнул…
Корин неохотно, гулко зевая, поднялся с пальмовых листьев и с выражением величайшей скуки окинул взглядом берег. На нем там и сям виднелись вещи с лодки.
— Ну на черта нужно теперь это имущество? Спишут…
Мы часа полтора возились с лодкой — подложив под киль обломки бревен, выкатывали ее на песок, под пальмы. Подальше от волн. Стась вначале нудно ворчал, что все это ни к чему, что все равно лодка пропадет, но потом, разозлившись и на нас, и на лодку, с такой силой стал толкать ее в корму, что вскоре работа была завершена. Вытащив из ящика с инструментами банку солидола, Петр густо промазал им двигатель «Корифены» и закрыл его сверху чехлом. Мы уже разбрелись по берегу, вылавливая разные вещи из воды, а он еще долго возился возле лодки. Подсовывал под днище камни, чтобы лодка не повалилась от ветра на бок. Мы выволокли на берег, под пальмы брезентовый тюк и все остальное имущество, которое нам возвратил океан. Я нашел свою маску с треснувшим стеклом и дыхательную трубку, а также один ласт, второй пропал.
— Подумай о своем одеянии, брат мой… — сказал Валентин, критически оглядев распаренного работой уставшего Петра, — голова одета, а все остальное фу… срам. Я не могу брать тебя в поход в таком виде…
— На… прикройся. — Корин снял с шеи свой великолепный гибралтарский платок с танцующей смуглотелой испанкой на голубом шелке, и Скачков повязал его вокруг своих бедер.
— Ча-ча! — воскликнул Стась. — Петя, ты душка! Действительно, вид у старпома был «экзотический»: драная фуражка, синяя татуировка на груди, изображающая палящий из всех пушек корсарский парусник, и цветная повязка на бедрах. Все хохотали, глядя на Петьку. Вскоре мы повалились в скудную тень на ложе из пальмовых листьев и мгновенно заснули…
…Солнце напекло голову, и она не то чтобы болела, а была какой-то тяжелой. Ветер с залива немного утих, и грохот волн замолк. Утомившись, они вяло наскакивали на риф и не ревели, а лишь урчали, облизывая сырой песок. Волны словно стремились к пальмам. Но золотая полоска песка была непреодолимой для них преградой. И как бы ни бушевал океан, как бы вода ни бросалась на камни, преодолеть песчаную полосу она была не в силах…
Ребята еще спали. Корин, как всегда, на спине, скрестив на груди руки, Скачков на боку, подтянув к самому подбородку коленки. Валентин лежал вниз животом, положив голову на руки. По его потному лицу ползла большая ярко-желтая муха. "Может, це-це…" — подумал я и осторожно махнул ладонью. Муха обиженно зажужжала и, разбежавшись по щеке «адмирала», улетела прочь.
Чайки, все так же тревожно и печально вскрикивая, носились над полосой прибоя. Иногда То одна, тодругая складывали свои крылья и с высоты падали прямо к воду. Невдалеке от нашего лагеря бегали по сырому песку длинноносые голенастые кулички. Точно такие же, какие я много раз видел невдалеке от своего дома, на болоте… Кулички что-то выискивали в песке. Наверное, жирных личинок и рачков. Они то вместе бежали по мокрому песку, спасаясь от волны, то так же дружно спешили за ней, когда волна, торопливо переворачивая гальку и битые раковины, отступала обратно. Кулички бежали за волной и все время втыкали свои длинные клювы в сырой песок или что-то шарили под глянцево блестящими ракушками. Бенка как после обеда забрался на пальму, так и не слезал с нее: лазал в ветвях и качался на листьях. То зацепившись за них руками, то повиснув вниз головой на хвосте.
