Гарун Тазиев - Запах серы
Еще один пример — Новарупта. Имя свое этот небольшой вулкан получил также от Григгса и означает оно по-латыни что-то вроде «новоизвергнутый». Выглядит он так: кольцо из кусков породы и бомб, высотой метров шестьдесят, вплотную окружает низкий купол из хаотически нагроможденных глыб. Все вместе напоминает какую-то лепешку диаметром 250 метров. Вне всякого сомнения, он образовался после выброса основной порции — миллиардов кубометров магмы, что затянула небо тучами на тысячи квадратных километров вокруг и устлала землю шлаком и пеплом. Магма была вязкой и содержала очень много газов, которые именно из-за этой вязкости не могли свободно улетучиваться и в результате превратили расплавленную породу в легкую пемзу. Часть вырвавшихся из магмы газов раскидала эту пемзу серией взрывов.
Насыщенная газами магма выплеснулась, однако оставалось еще немало относительно бедного летучими веществами материала, для того чтобы извержение потихоньку продолжалось, но уже несколько иначе: фантастические палящие тучи сменились взрывами. Приходится назвать их обычными, хотя очевидцу они показались бы грандиозными. В самом деле, раскаленные глыбы весом 1–2 тонны взмывали метров на двести и выше, а более мелкие снаряды залетали раз в пять-десять дальше. Кроме того, эти взрывы происходили не по всей длине главной трещины, а сосредоточились в ее середине, так как остальная часть была навечно запечатана затвердевшей лавой. Наконец, за этой промежуточной фазой последовала вполне спокойная фаза медленной экструзии (выдавливания) почти освободившейся от газов магмы. Действительно, уже не хватало паров под высоким давлением, чтобы разбивать и выбрасывать вязкую массу, но их еще было достаточно для выталкивания этой массы в узкое отверстие питающего канала. Слишком густые, чтобы растекаться по земле вокруг выходного отверстия, лавы наслаивались почти тут же и «выпекли» огромную лепешку радиусом в сотню шагов и высотой в несколько десятков метров. Окруженный кольцами бомб, этот купол из мягких пород был назван Новаруптой.
Так завершилась активная фаза извержения. Непосредственно за ней шла фаза, которую можно обозначить как пассивную. Она длилась недолго, но результаты ее впечатляют не меньше игнимбритового покрова и Новарупты, вместе взятых. Выброс до 15 кубических километров породы менее чем за 3 дня опорожнил на глубине нескольких километров под горой Катмай колоссальный резервуар. Питавшая его магма была с повышенным содержанием кремния и бедна железом, известью и магнезией, то есть чересчур вязкой, чтобы подниматься к нему с той же скоростью, с какой она из него выходила. Вот почему свод этой титанической пещеры, то есть вершина горы Катмай, внезапно обвалился. Так появилась кальдера шириной 4 километра, с отвесными стенками высотой в сотни метров, которую первооткрыватели нашли пустой. Сейчас в ней образовалось озеро площадью более чем тысяча гектаров, наполненное дождевой и талой водой.
Когда мы приехали туда в 1962 году, погода была неважной: обложное небо, снег на горах. На равнине он растаял и превратил обширные пространства в трясину. Мы исходили нижнюю часть Долины Десяти Тысяч Дымов, но добраться до ее верхней части и возвратиться назад нам пришлось самолетом. Пилот мог взять только одного пассажира и перевозил нас по очереди. Я немного поволновался в тот день, потому что оказался последним: погода портилась, и не вернись самолет, мне бы пришлось заночевать на месте. Я люблю одиночество, но мне не очень улыбалась перспектива провести 10, 20, а то и все 30 часов под дождем, без еды и без сна. Пройти пешком эти 20 километров было бы слишком рискованно из-за бесконечных ям и каньонов. Один молодой геолог пропал лет за пять до нас, надумав вернуться в одиночку в свой лагерь. Нашли только рюкзак — он перебросил его через одно из узких и глубоких ущелий, вымытых водой в мягком игнимбрите, а сам, наверное, прыгнул, но не удержался и соскользнул в пропасть. Я настоятельно советовал своим спутникам не заходить далеко без напарника, и сейчас нельзя было самому первым нарушить этот запрет. К счастью, наш летчик, презрев низкую облачность и пятибалльный ветер, прилетел за мной!
Моя жена Франс с тревогой ожидала самолет, поскольку за любимого человека беспокоишься больше, чем за себя, и воображаешь бог знает что. Франс и так уже нервничала на Аляске из-за медведей. Они там водятся в изобилии, а самый могучий из них, Кадьяк — по имени острова, расположенного как раз напротив Катмая, ожидал нас в аэропорту. Правда, он был всего-навсего чучелом, но впечатление на нас произвел грозное. Стоя на задних лапах в зале небольшого аэропорта Анкориджа, он головой касался потолка. Мы с почтением обошли его стороной…
Еще до отъезда один мой американский коллега, живущий на Аляске, соответственно настроил Франс, предупредив, что медведи там опасны, и посоветовал без оружия не ходить. Однако я считаю, что, кроме комаров и мух, животные на человека нападают, только если он их провоцирует, а потому пользуюсь оружием исключительно для добывания пищи. На сей раз я тоже не взял ни ружья, ни пистолета. Но предупреждение запомнилось Франс, и ей везде чудились медведи. Тем более что кругом виднелись их следы, а рядом с нашими палатками они появлялись каждую ночь! Как ни убеждал я жену, что звери интересуются нашими припасами, а не нами, что достаточно не натыкаться на них (и она все время напевала или насвистывала при ходьбе, на случай если какой-нибудь Топтыгин прикорнул в кустах), медведи-невидимки продолжали ее пугать. Товарищи находили в этом повод для веселья и время от времени кричали ей: «Франс, медведь!» Они были уверены, что при этих словах она подпрыгнет от страха. Но дни шли, медведи не появлялись, и шутка потеряла всякий смысл.
В день, когда самолет вывозил нас из верхней части долины, Франс с беспокойством ожидала меня в нескольких километрах от лагеря на берегу речки Летхе, где обычно приводнялся пилот. Помимо медведей страх ей внушают собаки, змеи, самолеты, квартирные воры и вулканы. Это не мешает ей, правда, летать самолетом и ходить на вулканы, а также общаться с собаками и змеями, сохраняя при этом внешне абсолютное спокойствие и безмятежную улыбку. Вот почему никто в тот вечер не подозревал о мучившей ее тревоге. Пьер Бордэ, человек мирный, уравновешенный и безукоризненно вежливый, единственный из всех, кто ни разу не пугал ее медведем, проходя мимо моей жены, любовавшейся золотистыми утесами и заснеженными горами, вдруг сказал: «Франс, медведь!» Ей уже несколько дней никто не кричал этих слов, и она повернулась, заранее улыбаясь шутке. Но Бордэ вовсе не шутил: в 20 шагах стоял внушительных размеров гризли!
