Герман Волков - Вексель Билибина

После Дебина решили останавливаться у каждой реки и речки, осматривать устье и брать пробы на золотоносность. В устье Дебина в лотке оказались желтенькие крохотные знаки. Такие же намыли на Урутукане и Хатыннахе. А в устье Таскана в лоток Раковского попала маленькая гладенькая золотинка. На речке, впадающей справа, — опять две золотинки. Здесь же, на вечерней зорьке, настреляли жирных уток. Макар Медов называл эту речку Ускуньей, но сплавщики, воодушевленные удачной охотой, перекрестили ее в Утиную, а соседнюю — в Крохалиную. Ликовали охотнички!

Юрий Александрович ел утятину, любовался тусклыми золотинками, первенцами… И восторгался, и сетовал в то же время:

— Вот она — Золотая Колыма. Здесь пряжка золотого пояса Великого и Тихого океана! Эх, долго добирались! Хотя бы на месяц раньше! Мы бы тут все эти речки облазили! Как, Сергей Дмитриевич? А, Степан Степанович! Ну, догоры, колымские аргонавты?

Догоры, колымские аргонавты, конечно, с ним соглашались и тоже вздыхали: лето кончилось, да его и не застали, а уже пахнет зимой.

Колыма здесь хотя и тихая, без порогов, без шивер, без бурунов, но, видно, с трудом пробивала себе дорогу: то толкалась в гранитные скалы — отроги хребта, то продиралась протоками по широким долинам, то устремлялась на север, то круто поворачивала на юг. На плотах плыли, как на маятнике качались: солнце — то слева, то справа, то в лицо, то в затылок.

И острова начали встречаться. За ними и поросшими тополями и чосениями осередышами трудно разглядеть впадающие в Колыму речки и ключики. Гадали порой — речка какая пала или это протока самой Колымы? Казалось, пора быть Среднекану — надоело две недели болтаться на плотах, да и прохладно стало.

Наконец увидели какую-то речку. При устье — небольшой галечный осередыш, на противоположном берегу — коса, дальше вниз виден остров с кустарниками. По приметам, вроде Среднекан, и Юрий Александрович сказал:

— Точка! Приплыли.

Причалили плоты, начали подбирать место для склада и палатки. Но Юрий Александрович с Раковским решили осмотреться получше. У правого берега, чуть повыше устья, по словам Макара Захаровича, должна быть небольшая каменистая шивера, а ее нет, да и второй островок должен быть «на полкеса» ниже, а тут совсем рядом…

— Нет, догоры, — сказал Билибин, — это еще не точка…

— Запятая? — усмехнулся Алехин.

— Запятая.

Так и стала значиться речка Запятой.

Двенадцатого сентября подплыли к реке, по всем приметам похожей на Среднекан: и за шиверу, как за перекат зацепились, в последний раз поработали стяжками, проталкивая «Начальника».

Пока с ним возились, Сергей пробежался по берегу и скоро вернулся радостный, сияющий:

— Ура-а! Точка! Среднекан! Тут якут заезок[4] городит, рыбу ловит… Толковый якут! Подтвердил: Хиринникан! Среднекан!

И все ликовали, кричали «ура» и палили из ружей.

Разгрузили плоты, поставили палатку, груз уложили в табор. И только его укрыть успели, как повалил снег. Крупный, тяжелый, сырой, он ложился на землю, на не опавшую еще листву, но не таял.

Якуты говорили: если в сентябре снег ляжет, то до самого июня лежать будет, потому что на Колыме — ни осени, ни весны.

— Колыма ты, Колыма — чудная планета! — радовался Билибин.

— Двенадцать месяцев — зима, остальное — лето, — подхватил Иван Алехин.

И все нараспев, с приплясом, стали повторять:

Колыма ты, Колыма,Чудная планета!Двенадцать месяцев — зима,Остальное — лето.

Так родились первые стихи о Колыме.

А колымские стихотворцы, не задумываясь, что несет им долгая зима, радовались первому снегу и затеяли играть в снежки. Начал Юрий Александрович, запустив большой крепкий ком в своего соавтора — Алехина.

Иван, как всегда, с присказкой:

— Наш ответ Чемберлену! — да промахнулся, попал не в Билибина, а в Раковского, Сергей — в него…

И грянул бой. Даже степенный Степан Степанович и тот ввязался в баталию. Гогот разносился далеко, и зверь разбегался.

— Стоп, догоры! — скомандовал Билибин. — Поразмяли косточки и хватит. Омоемся, чайку попьем и — за дело!

Обнажились, натерлись снегом до красноты — омылись. После чаепития, как решили, трое остались на устье Среднекана сторожить табор, а трое — Билибин, Раковский и Лунеко взвалили на плечи сидора. Раковский взял свой винчестер, Билибин — сэрвич и пошли по левобережью Среднекана.

— Вы там, ребята, остерегайтесь, — напутствовал Степан Степанович. — Средь нашего брата всякие бывают. Заслышим выстрелы — придем.

— Я с вами пойду, — схватил берданку Алехин. — Тут и двое справятся, а у вас Мишка-артиллерист без пушки.

Впереди шагал Сергей Раковский, поджарый, невысокий, шустрый. Билибин старался от него не отставать и умело перенимал шаг непревзойденного ходока. Миша Лунеко выжимал из себя последние силы, но его ичиги почему-то очень скользили. Алехин подталкивал парня и посмеивался:

— Сидор тащить — не за хвост батарейной кобылы держаться.

Наконец за высокими кустами тальника заметили черный, от смолистых стлаников, дымок, а рядом с ним поднимался и опускался, будто кланялся, шест, и донесся скрип.

Юрий Александрович крикнул:

— Ванька, тормози лапти: деревня близко!

— Иван, глянь, и впрямь деревня — колодезный журавль! — обрадовался Миша.

— Очеп, — поправил Сергей и мрачно добавил: — Хищники скрипят.

Пошли на этот скрип и наткнулись на какой-то помятый железный котел с резиновыми шлангами-щупальцами, как у осьминога.

— Ого, бойлер! Двухкубовый, не наш, американской марки, — недоуменно отметил Юрий Александрович.

От бойлера по заснеженной тропе вышли на изрытую, с кучками вынутого галечника, косу.

— Ну и шурфы… — уныло протянул Раковский. — Ямы помойные. Накопали где придется, куда полтинник упадет.

— Н-да, испохабили землицу, — согласился Билибин. — Тут и не подсчитаешь, сколько приходится золота. Ну что ж, пришли — будем наводить порядок. Это, значит, ключ Безымянный — на него дана заявка. Эти, с позволения сказать, шурфы будем считать первой разведывательной линией, а следующие линии заложим выше по ключу. Так, Сергей Дмитриевич?

— Так, Юрий Александрович. А пока познакомиться надо с хищниками-то… Вот один вылезает.

Из ямы, как червяк, выкарабкался худенький щуплый человечек в стеганом черном ватнике, в овчинной папахе, из-под которой едва видны были маленькие глазки, с ножом на опояске в якутском кожаном чехле.

— Капсе, догор, — поприветствовал Сергей сквозь зубы. — Скрипите?