Андрей Сидоренко - Заяабари (походный роман)
Баня не жилье, в ней не пахнет человечиной. Она — что-то среднее между детсадовским деревянным домиком для игр и перевязочной в поликлинике. Я сидел на полу и слушал ветер за окном. Казалось, что меня нарядили во все чистое полотняное и выпустили в лес на волю босиком. Очень интересно жить в бане. Не спешу готовить пищу, а просто сижу и пытаюсь почувствовать себя вроде как дома. Но этого не получается. Окружающее со всех сторон дерево продолжало казалось чужим и от моих умственных усилий родней не становилось. Дерево не было агрессивно настроенным — оно бесчувственное, как стерильный бинт.
Я сидел в бане и не чувствовал уюта, как будто вдруг оказался совсем один и голый среди бескрайней пустыни, и негде приткнуться для жилья, и получить порцию необходимой для человека жалости — все вокруг чужое и одинаковое.
Пришел Женя и позвал к себе в гости. Мы ели суп из сохатины и почти сырую рыбу.
Жизнь Женя прожил лесником, это его на карте обозначили как "Лесн.". Жил он здесь страшно долго, пока не состарился до пенсионера. Лицо сморщилось от возраста и в лучах керосинового пламени было похоже на лицо мумии фараона, которого я видел в Стамбуле.
— Два года назад у меня собака из тайги принесла человеческую руку, — начал Женя задушевный разговор.
...
— Милиционеры личность обглоданных животными человеческих остатков так и не установили. Безнадежное это дело искать убийцу в тайге, — сказал Женя. — Вот ты, к примеру, один, без ружья, без рации, и даже приемника у тебя нет погоду слушать. Никто тебя не ждет на основании контрольного срока. Случись чего — никто тебя и не кинется. А кинутся — так не скоро и найдут: до Северобайкальска целый континент расстояния. А потом кто-нибудь обнаружит все, что от тебя сохранилось, а узнавать уже нечего. Так народ здесь и пропадает: уходит, бывало, в тайгу — и с концами. А ты один. А знаешь, что там впереди, за Ольхоном? Там, брат, глушь. Сам увидишь.
Снаружи в ночи выл ветер. Во все стороны от меня и Жени простиралась бескрайняя тайга. Мы сидели за столом и молча смотрели друг на друга. Свет керосинки нарисовал под глазами у нас страшные черные тени. По-моему Женя и сам испугался того, что наговорил. Я представил Байкал, каким он видится из космоса, и понял, что, действительно, трудно будет обнаружить мои кости, обглоданные дикими животными, и еще трудней опознать по ним меня.
На пустынном берегу стоял одинокий странник и держал в руках мой череп. Путник никак не мог решиться, что делать — оставить находку валяться дальше или взять домой в качестве сувенира. Подумав с минуту, он положил ее на место и пошел путешествовать дальше. Не взял он мою засушенную голову, потому что лень было с ней таскаться в дальней дороге. Череп имел дурной запах и мог провонять все вещи в рюкзаке. Я остался загорать и обветриваться. Одиноко мне было, но надежда на то, что стану сувениром и буду стоять на чьей-нибудь полке, не покидала насовсем, потому что помер я слишком рано и еще не разучился надеяться. Байкал...
За долгую жизнь в глуши у Жени накопилась тьма невысказанных мыслей, и он хотел начать с самого главного и уже было начал, но невольно скатился к наболевшему и почти к бытовому — к проблеме прописки его в этом захолустье. Что-то там у него не вязалось с начальством, но все, в конце концов, разрешилось, и он стал теперь полноправным хозяином своей хижины.
Было уже за полночь, когда я пошел спать. Банька одиноко стояла на берегу моря и мне показалось, что ждет меня, только стесняется в этом признаться. Для меня она не была уже совсем чужой, я немного привык к ней — ведь она мой дом, пусть на одну ночь, но все-таки дом.
Наутро пробудился счастливым и непонятно почему. Банька за ночь сделалась уютной, как будто волшебник поработал, пока я спал. Обжитость образуется не от того, что ты запомнил расположение предметов внутри жилища, а от чего-то другого, более существенного и таинственного, от мыслей, наверное, или от снов.
Удивительная вещь странствие — ураган встреч и разлук, новоселий и переездов. Все смешивается и превращается в настоящий праздник — сказочный карнавал жизни. Хочется любить мир.
Небеса не предвещали ничего хорошего. Они были мрачны, как будто не умылись с утра и не сделали зарядку. По морю носился ветер.
Я уселся на прибрежную землю и задумался о Байкале. По-моему, ни об одном сибирском объекте природы не написано столько всякой всячины, как о Байкале. Неутомимая жажда знаний, которой были воодушевлены исследователи, толкала их на научные подвиги, не имеющие к сути здешней природы никакого отношения. Первопроходцы ринулись измерять и описывать Байкал с поразительной дотошностью. Нет такого моря в мире, где берега были бы так детально описаны и измерены. Взять хотя бы труды Я. Черского. В Ленинской библиотеке откопал отчет его экспедиции по исследованию берегов Байкала. Все уважают Черского, и я тоже: — великий муж и герой. Но ведь его исследования — это препарирование живого существа. Представьте себя на месте Байкала, представьте, что измерили вас полностью, вычислили все, что только можно вычислить: вес печени, объем мозга, кислотность желудочного сока и т.д. Потом записали все аккуратно в книжечку, которую предъявят всякому, кто пожелает с вами познакомиться. А может, с вами захочет познакомиться женщина на предмет любви и увидит вас записанного в книжечке по частям с безумным количеством подробностей. Всего в этой книжечке будет в изобилии: научных выводов, оригинальных вычислений и табличных данных, всего там будет вдоволь — не будет только вас, потому что вы — не деталь и не подробность, и не суть физико-химического процесса, вы даже не их совокупность, вы — вещь неделимая и неизмеряемая. Вас никто не полюбит по частям, в таком виде вы никому не нужны.
Если с человеком так поступать не нужно и даже вредно, то почему можно с морем, которое все любят, потому что не полюбить Байкал способен только человек, который не способен любить вообще. Почему раздраконили байкальскую природу на кусочки, на детальки, и потом пытаются собрать из этого что-то цельное? Не получится этого никогда, как не получится склеить вдребезги разбитое зеркало. И чем подробнее наши знания, тем меньше осколки, и тем меньше в них толку, а все вместе они — просто куча мусора.
Совсем не вредно знать глубину водоема — вредно на основе этого создавать впечатление и представление о нем, о его сути.
Вот выдержки из книги о Байкале (книга совершенно ненаучная, она сконструирована для народного потребления): "...водоем, воды в котором больше, чем в Азовском море, в 92 раза, в Белом — 4,3 раза, и столько же, сколько в пяти Великих североамериканских озерах, вместе взятых! По объему его превосходит лишь Каспий..."
