Расскажу тебе о Севере - Юрий Николаевич Тепляков
Дед машет рукой: мол, что зря говорить, сам видишь.
Он явно настроен критически. Но это не брюзжание всем и всегда недовольного нытика. Слава богу, трудностей дед на своем веку повидал. Дело в другом. Это просто справедливые претензии человека, который хочет, чтобы в его родном доме был порядок, чтобы не было на его корабле никаких скользких прилипал. И я, при всей влюбленности в Арктику, не скажу, что на ледоколе не встретил именно таких типов. Вот некоторые из них. Пользуюсь той же терминологией, какую они употребляют, говоря друг о друге.
1) «Одесситы». Эти знают все: жаргон, и манеры. Себя ставят всегда выше всех и любят, ухмыляясь, говорить:
— Я просто грубый матрос.
Правда, все это с другой целью: мол, думай, старина. Не такие уж мы и простаки. Ну, а роба — это временное явление.
После разговора с «одесситом» появляется единственное желание: пойти почистить зубы. А то оскомина какая-то.
2) «Ваньки». Эти плавают, потому что на земле для них слишком беспокойная жизнь. А здесь тишина. Это апатичный народ. Их наивность и тщеславие просто удивляют. Они часто пишут домой «страшные» письма про морозы и медведей. А в порту получают обратные «охи» и «ахи» всему верящих девчат. Такие «герои» спят и видят себя где-нибудь на селе за длинным столом с водкой, где все, открыв рты, слушают его арктические байки.
3) «Мешки». Эти ни с кем не говорят, никому не пишут. А в Арктику попали — сколотить деньгу. Самый лучший и яркий для них день в месяце — это, когда из Владивостока радио примет ведомость о получке. Тогда они долго стоят в коридоре, изучая цифры и пуская слюни. Складывают, высчитывают — свое, чужое. Тихо расходятся, чтобы встретиться здесь же у новой ведомости.
4) И наконец, «манекены». У этих трубки в зубах, тряпки на шее. Походка скучающего принца. Один из них как-то, шибко навеселе, зашел ко мне в каюту.
— Ты понимаешь джаз? А, ничего ты не смыслишь.
— Давай поговорим завтра, начинаю убеждать я парня.
— Завтра не могу.
— Почему?
— Больше водки нет. А про джаз я говорю, лишь когда пьян.
И побрел дальше искать собеседника.
К счастью, я без всякого приуменьшения скажу: таких единицы. Да и второй раз их в Арктике не встретить. Они бегут отсюда уже в середине первой навигации. А было б еще лучше, если б в пароходствах поняли нашего деда и вообще их сюда не пускали.
Торжество у деда кончается рано. Иным — утром на вахту, а потом — разве могут двенадцать русских мужиков долго сидеть за одной бутылкой коньяку. Желаем деду всех земных благ и расходимся. Одному лишь мне спешить некуда. Долго стою на верхней палубе. Прозрачная северная ночь. Ветра нет. Непривычно тепло. За кормой плывут огни танкера «Москальво». После дыни да еще в такую теплую тишину кажется, что плывешь где-нибудь на юге по туристской линии Ялта — Сухуми. А глянешь вниз: батюшки мои, огромные ледяхи кувыркаются у борта. Пойду-ка я лучше в радиорубку. Сегодня в Москве футбол — финальный матч кубка. Будет репортаж.
Я вообще люблю пропадать в радиорубке. Потому что это, наверно, самое чудесное место на корабле. Особенно в ночные минуты, когда море без берегов, и кажется, мы на тысячи миль одни. Хорошо сесть в мягкое кресло радиста, надеть наушники и слушать пульс земли. Далекие голоса, прерывистый дискант морзянки, музыка, слова на десятках языков. Земля дышит. Земля говорит: где-то большая жизнь, а ты за горами, за морями. И курс твой все дальше от берегов. Вот когда тянет к земле. И все же я люблю приходить ночью в радиорубку.
Открываю дверь и сразу вижу: у радиста Василия сегодня обмороженные глаза. Когда он выпьет, честное слово, похоже. Ну, значит, опять будет говорить о жене, об измене, о том, что все живут желторотенькой жизнью и женщины приносят только несчастье.
— Ты понимаешь, каждый человек должен играть в жизни, играть в любовь, удачу, несчастье. Ну и в остальное прочее. Ты против?
Я смотрю на Василия, и мне искренне жаль его. Какой, говорят, был (да это и сейчас порой видно) сильный парень. А вот не выдержал, сломался. Жена действительно ему изменяет. Когда муж в плаванье, даже дома не живет. Вот Вася и начал попивать. Для него эта навигация — последняя. Капитан списывает на берег. Василий не протестует, разве он не понимает, что дальше так нельзя. Он сам этого ждет:
— Может, на берегу что-нибудь изменится.
Но говорит он это без всякой надежды.
Я понимаю, как ему здесь тяжело. Ведь это через его руки проходят сотни радиограмм, где перед последним словом он часто выбивает «обнимаю», «милый», «любимый», «целую», «твоя», «жду». И только его никто не обнимает, не целует и не ждет. Забыла. Да, тяжело парню. Но Василий, закрыв глаза, стучит и стучит для других эти заветные слова.
Да, без любимой в белом океане тяжело. Тяжело моряку, если на берегу живет его беспокойство. Как нужен полярникам надежный тыл и большая любовь. Ведь здесь о любимой женщине думаешь несравнимо чаще. Может, потому, что уходит за горизонт все мелочное и остается на душе самое святое, самое главное.
Да, не случайно Нансен труд всей жизни, книгу «Фрам» посвятил:
«Ей, которая дала имя кораблю
И имела мужество ожидать».
Мы действительно можем сотворить чудеса, если любимая имеет мужество ожидать.
В Лужниках на зеленом поле играют в футбол, а у нас уже утро, и океан сейчас весь белый как русский лес, царство Берендея, засыпанное щедрым февральским снегом.
Той зеленой дорогой, которую нам показали гидрологи из штаба морских операций, мы и пришли в Певек. 15 кораблей стали у причалов. А кому не хватило места, те терпеливо ждали своей очереди. У кромки, на востоке, нового каравана еще не было. Корабли шли где-то у Камчатки и в проливе Лаперуза.
— Может, подлечимся, дед? — спросил капитан у главного механика.— Без лопасти-то ходить тяжеловато. Да и время есть.
— Водолазы на борту. Погода неплохая. Я согласен.
— Вот и договорились. И команда отдохнет. А то «Пенжина» давно просится, чтобы ее обыграли в футбол.
А через час катер уже был полон матросов, которым дали увольнение на берег.
Вечером мы сидели в
