Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины
Бурят снял свою остроконечную шапку и почесал бритую голову, на затылке которой торчала косичка, похожая на мышиный хвостик. Он ехал по направлению к юрте, около которой бегали нагие ребятишки с загорелым медно-красным цветом кожи. Черные косматые собаки лежали под тенью, высунув языки, и тяжело дышали. Невдалеке от юрты молодой бурят, с арканом в руке, скакал верхом по степи, стараясь поймать коня. Полы его синего кафтана развевались по воздуху, шапка давно свалилась на землю, но конь не поддавался на аркан и увлекал бурята далее и далее в степь.
Мы переезжали уже речку Сужи, но я все еще смотрел назад, на остающиеся позади юрты. Меня занимала эта новая, невиданная еще мною картина.
— А что, ямщик, по Чикою и Керану много живет бурят? — спрашивал я.
— Да где же им и быть больше, как не здесь. Забайкалье — их сторона. Тут, почитай, сплошь живут бурята, до самого города Нерчинскова, — отозвался ямщик, не поворачивая головы.
Приехали к Керану.
Нанял я себе маленький домик в казачьей станице и сейчас же отправился к юрте бурят, стоявшей невдалеке от станицы. Наступали сумерки. Около юрты маленькие дети с матерями загоняли коров в изгородь, сделанную тут же у юрты. Женщина, сидя на деревянном чурбане, доила корову; вблизи от нее другая, в устроенной из бревен мялке, мяла кожу. В юрте горел большой огонь, войлочная дверь была закинута кверху, и видно было, что посредине юрты, на огне, поставлена чугунная чаша, в которой варился кирпичный чай. На северной стороне, считаемой почетной, стоял красненький шкафик, с тремя уступами в виде лестницы; свет от огня падал на расставленные по этим уступам маленькие медные бурханы (идолы), перед которыми были поставлены жертвы, пшено и масло, в маленьких металлических чашечках. Направо стояла низенькая кровать, покрытая кошмой (войлоком), налево была раскинута на земле кошма, а на ней лежала старая бурятка. Мужчины сидели около огня и ждали чаю.
— Здравствуй, товарищ! — сказал я, входя в юрту.
— Здравствуй! — протяжно раздалось в ответ.
— Вот я приехал к вам в гости, посмотреть хочу ваше житье-бытье.
— Мы рады, только уж плоха наша юрта — небогата; скота тоже мало, — говорил один из сидевших, почесывая себе лоб.
Я сел на низенькую кровать. Старуха уставила на меня своя мутные, плохо видевшие глаза и закашлялась. Через несколько времени прибежали два мальчугана и вслед за ними женщины вошли в юрту, принесли в кадушке молоко и вылили его в варившийся чай. Молодая смуглая бурятка вгоняла в юрту маленького теленка и укладывала его около стенки.
— Зачем же вы теленка-то сюда вогнали? — спросил я.
— Погода по ночам холодная стоит, нельзя — спортятся телята, — отвечал бурят, помешивая палочкой в котле.
Ребятишки сели тоже около котла и маленьким прутиком принялись мешать золу. Пожилой бурят выдернул у них прут и, бросив его в огонь, прикрикнул на детей. Женщины сидели в стороне и молчали.
— Ну, гость, чай-то наш пьете ли, а? Кирпичной чай не любит богатый русский мужик, а? — спрашивал бурят.
— Нет, спасибо, — кирпичный чай не пью. Прощайте, добрые люди, — отвечал я, вставая.
— Ну прощайте… а завтра на праздник пойдете ли, нет ли? — спросил бурят.
— А какой завтра у вас праздник?
— Праздник большой, — на гору пойдем, в кумирню, богу молиться. Лама придет и по книгам читать будет.
— Что же он читать будет?
— Книги читать будет, хорошие ламские книги…
— Да какой же это праздник? По какому случаю?
— Так праздник уж, большой праздник. Кони будут бегать и лама хорошие книги читать будет.
— Что же в этих книгах написано?
— Всякое святое слово написано, — хорошие ламские книги…
— Только в этом и будет весь праздник?
— Да праздник уж будет.
— Какой же праздник-то?
— Праздник уж… хороший праздник!..
Так я и не добился, что у них за праздник такой и по какому случаю.
Утром следующего дня я рано соскочил с постели и отправился смотреть бурятский праздник. День был солнечный и жаркий. Буряты тянулись длинной вереницей, кто верхом, кто пешком, по тропинке на самую вершину горы, где кое-как прилепилась маленькая часовенка. Измученный и усталый, я не успел еще добраться наверх, как уже молебствие кончилось. Оно и заключалось только, как я узнал впоследствии, в чтении нескольких молитв на тибетском языке, которого сам читавший не понимал. Все двинулись назад под гору, и я отправился вслед за толпой. Спустились с горы, и, выйдя на ровную местность, ламы (духовные лица) стали усаживаться в ряды по чинам. Кругом их садились буряты; некоторые хлопотали в стороне, разрезая на мелкие куски вареную баранину и раскладывая их на дощечки; некоторые варили чай в котлах и разносили его ламам и гостям в небольших деревянных чашечках; другие таскали дощечки с мясом и ставили перед сидящими ламами. Кони, назначенные для бега, уже отправились к тому месту, откуда должен был начаться бег.
Чинно и важно сидели ламы в своих желтых и красных кафтанах, с книжками за пазухой. Вновь приходящие буряты, вероятно запоздавшие по какому-нибудь случаю на молебствие, подходили к старшему ламе, наклоняли голову, и лама, в виде благословения, прикладывал ко лбу подходящего книжку. Получивший такое благословение смиренно отходил в сторону. В дальних рядах начинали покуривать трубочки, послышался в воздухе запах араки и через несколько времени чинное молчание стало нарушаться, сначала отрывистыми речами, а потом эти отрывистые речи перешли в общий говор. Внимание всех обращено было в ту сторону, откуда должен был начаться бег. Нетерпеливые поднимались и уходили на более высокие места посмотреть, не бегут ли кони. Стоя на холмах, они изредка переговаривались с сидящими.
— Видно? — спрашивал сидящий.
— Нет еще… Скоро надо быть…
— Пора бы…
— Вот что-то пыль поднялась впереди…
Вскоре послышался отдаленный топот и крики; яснее и яснее стало раздаваться приближение скачущих. Бо́льшая часть бурят поднялись на ноги, только ламы остались сидеть, сохраняя важное и глубокомысленное выражение на своих красных, расплывшихся лицах.
Кони, с заплетенными в гривы разноцветными лентами и с султанами на лбу, мчались во весь опор. Мальчики-буряты, посаженные на них, усиленно хлестали кнутами и кричали во все горло. Лошадь, прибежавшую раньше других, хозяин взял под уздцы и повел к старшему ламе. Лама с важностью, достойно его сана, тотчас поднялся на ноги, прочитал коню похвальную речь и приложил ко лбу его свою книжку. Коня отвели в сторону. Отставшие во время бега кони, как недостойные благословения и похвальных речей, стояли на дальнем плане.
