В старом Китае - Василий Михайлович Алексеев
Нас сопровождает толпа. Мальчонка, следовавший за нами по пятам, вдруг наткнулся на меня из-за угла и в паническом страхе, приковывающем к месту, закричал: «Я боюсь тебя, не пугай меня...» Ужасно было на него смотреть.
Заходим в храм Чжоу-гуна, конфуцианского героя-министра, который во время развала древней династии Чжоу проявил высшее благородство и верность законному претенденту на престол. Статуя Чжоу-гуна, как и статуя Конфуция, — воскообразная фигура в шапке с бахромой. Рядом с ней алтарь Лу-гунов, князей удела Лу (родины Конфуция).
Оттуда возвращаемся через деревню, где дудят и бубнят, прося дождя.
В городке тоже целый день процессии, молящие о дожде. Знамена с изображением бога грома Лэй-гуна, богини молний Дянь-му, дракона и прочего. Публика равнодушно несет их, без всякого религиозного экстаза. Это равнодушие подчеркивает условность китайской религии (как и нашей, и любой вообще). Есть религиозный язык и жесты. Они неминуемы, но до искреннего убеждения далеки, их повторяют автоматически. В толпе причитают только женщины, склонные к истерике, да барабанщик вдохновлен нервным ритмом барабанной дроби. В балдахине — Лун-ван, перед ним куча курительных свечей. Слуга из нашей харчевни тоже кладет пачку.
За этой процессией снова следует процессия, исключительно состоящая из ребят. Балдахин Лун-вана целиком сделан из веток, а не только покрыт ими.
Вторично идем в храм Конфуция. Сонно бродит Шаванн, педантичным взором отыскивая позиции для снимков, и с недовольным видом дает на чай. Осматриваем жилище Кун-цзы, огромную пустую фанзу со столом для жертв. Во дворе традиционная реликвия: древний колодец дома Кунов. Солдаты, идущие за нами, смеются, играют, проводник выказывает знаки нетерпения. Выходим. Возле дома Конфуция стоит самое современное училище — постройка полуиностранного образца. Внутри грязно, пусто: сейчас вакации. По стенам висят карты европейского образца, доски. Элементарная европейская школа. Новый Китай вытесняет старый даже в самом его сердце!
С другой стороны храма Конфуция, тоже бок о бок с ним, находится самая большая лавка лубочных картин. Вообще в Цюйфу я, к своей радости, нашел такое разнообразие этих картинок, какое никак не ожидал здесь встретить. Накупил массу и теперь нахожусь во власти постоянных мыслей о диссертации.
Большинство картин, купленных здесь, имеют морализующий характер. Все основы конфуцианской морали запечатлены на них, конечно, отнюдь не в виде отвлеченных философских рассуждений, а в виде красочных сценок, изображаемых чаще всего, как театральное представление. Учение Конфуция, пронизывая на протяжении веков всю общественную жизнь Китая, не могло не всосаться в кровь народа. Действительно, кто станет оспаривать исключительную и демонстративную китайскую вежливость? «Китайские церемонии» сделали свое дело. Нигде, ни у одного народа, выражение «не понимающий вежливости» (буцзянли) не является столь бранным, по силе своей равняющимся слову «скотина» или «собака».
С этими же «церемониями» связана совершенно сверхъестественная боязнь китайца «потерять лицо», т. е. быть поставленным в такое положение, при котором даже «церемонии» не прикроют сущности его поведения. В понятие «потери лица» входят даже такие простые вещи, как, например, отказ в ссуде денег, и этим объясняется всегдашняя боязнь китайца говорить о деле прямо, без третьих лиц.
Не трудно также отметить обычную невозмутимую сдержанность китайцев, объясняющую тот удивительный факт, что при всей антипатии к иностранцам мы всюду встречаем предупредительность и вежливость. Осуждение в течение столь многих веков войны как грубого насилия привело к ярко выраженному миролюбию этого народа. Проповедь культурной силы привела к тому, что в каждом китайце, на каком бы уровне культуры он ни был, сидит вера в совершенствование человеческой природы путем проникновения в книжную премудрость. Исключительное уважение к ученым, благоговейное отношение к покрытой письменами бумаге, строжайшее почитание старших, семейное долготерпение, позволяющее нескольким поколениям жить совместно, и, наконец, полное отсутствие всякой религиозной исключительности[44], — во всем этом не трудно видеть конфуцианское влияние, и все это нашло свое отражение на лубочной картинке. Однако картинка, являясь одним из проводников конфуцианской идеологии, отнюдь не пассивна: прописная мораль облекается народной формой, органически смешиваясь с народной фантазией. Вот перед вами, например, мальчуган, как символическое пожелание мужского потомства и вместе с тем как символ моралиста, ибо рядом с ним лежит открытая книга, в которой стоят вещие конфуцианские слова: «Люди вначале от природы определенно хороши, но если не учить их, природа тогда извратится...» Это первые слова конфуцианского катехизиса (Сань цзы цзин). Ряд исторических примеров, в виде популярных анекдотов с морализующей тенденцией, иллюстрирует это основное положение конфуцианской морали. Среди них на первом плане стоит рассказ о том, как мать знаменитого философа Мын-цзы, желая оградить своего сына от нежелательного соседства, трижды переменяла свою квартиру, пока не очутилась в соседстве со школой, в которой малютка Кэ[45] мог научиться манерам и мудрости. На картине изображена нарядная мамаша, ведущая сына, одетого в платье пышного и мудреного покроя. Мальчики несут на коромыслах принадлежности ученого обихода: в первую очередь, конечно, книги, затем лютню, цветы, а затем уже и всякую домашнюю утварь. Другая картинка рассказывает о знаменитом писателе Су Сюне (XI в.), который, не желая учиться смолоду, воспылал рвением к учению двадцати семи лет, что, однако, не помешало ему своих двух сыновей учить как следует и вовремя. Известно, что оба эти сына стали вместе с отцом крупнейшими писателями и вошли в группу знаменитых корифеев китайской литературы. На картинке состарившийся отец несет в руках книгу, а двое сыновей идут сзади. Справа изображен урок: ученик отвечает, повернувшись к учителю спиной, что практикуется в старых школах. Картина называется: «Путь учения детей». Весьма любопытна картинка, изображающая шестнадцать мальчиков-школьников. Все они порознь или по двое играют какие-нибудь роли из театральных пьес. Так, например, две центральные фигурки, одна с наклеенными усами, а другая — с большой палкой в руке, играют пьесу «Бьет палкой». Речь идет о женщине, которую собирался ограбить разбойник и велел ей раздеться, а она попросила его уважить ее девичий стыд и положить хотя бы палку между ними в виде, скажем, реки, чтобы она могла раздеться на берегу. Разбойник положил палку, она схватила ее и давай его бить. На другой
