Войцех Дворчик - Здравствуй, Таити!
В большом зале выступают изящные полинезийки с украшениями на головах, напоминающими папскую тиару. Бедра танцовщиц слегка колышутся под аккомпанемент гитар, юбочки из растительных волокон то обнажают, то снова прикрывают колени. Ансамбль из района Темае необычайно слажен, движения отдельных танцовщиц сплетаются в идеально гармоничное целое. Сразу видно, что танец — их стихия. Дважды в неделю девушки демонстрируют это мерное колыхание бедер.
Туристы не теряют времени даром, как безумные щелкают фотоаппаратами. Осиным роем жужжат миниатюрные кинокамеры. Шестидесятилетние дамы украсили седые волосы красными цветами. Вид европейской женщины, одетой под полинезийку, ничуть не привлекает, скорее напротив — отталкивает. Пожилые мужчины — в ожерельях из ракушек. В венках на лысых головах они выглядят комично, даже гротескно. В путевках этих паломников в Полинезию будет отмечено галочкой еще одно «мероприятие».
Под конец танцовщицы бросаются на штурм столиков и расхватывают посетителей, увлекая в вихрь танца. Верти задом, пей, веселись! Надо делать вид, что умеешь танцевать даже в таитянском стиле. Передо мной два мира: с одной стороны великолепно сложенные полуобнаженные юноши и сильные, красивые, рослые девушки, с другой — тощие американки, блеклые, помятые людишки. При виде этого проституирования островной традиции белыми людьми меня внезапно охватывает отвращение и ярость оттого, что я принадлежу к той же расе.
С меня довольно. Пошли отсюда. Теива смотрит на меня с возмущением, карие глаза блестят, как у кошки. Эд колеблется, вопросительно смотрит на меня. Остаюсь.
Так мы и сидим за столиком, болтаем о том, о сем. Мой спутник осушает один за другим стаканы местного пива. Я расспрашиваю голландца о вахинах.
— Это особая история, — начинает художник. — В пышный благоухающий букет Таити надо включить и его женщин. Здешние девушки — милые, славные, практичные, но очень быстро толстеют и стареют. Они нравятся тем мужчинам, которые не ищут в спутнице жизни интеллект и которым не нужны женщины с комплексами. Но таитянки тоже умеют показывать коготки. Гордые и своевольные, они то и дело обижаются, так что с ними надо иметь безграничное терпение. При всем этом сколько в них врожденной беззаботности! Иногда непонятно, хорошо это или плохо. Ну что ж! Ведь любят не только за достоинства — тогда вообще не было бы любви, — сентенциозно заключает Эд.
Таитянки считаются самыми красивыми женщинами в мире, хотя их красоту трудно определить классическими мерками. Не каждая женщина архипелага похожа на Элизабет Тейлор, и вообще если они и красивы, то не на европейский лад. В их красоте чувствуется что-то первобытное, она излучает силу. С детства воспитанные в гармонии с природой, они сохранили свободную, легкую походку и кошачью гибкость. Об их волосах я уже рассказывал. Похоже, вахины приобрели репутацию необычайно привлекательных женщин именно благодаря волосам и золотистому оттенку кожи.
— Посмотри вон на ту танцовщицу. Какая гладкая кожа, — показывает художник.
Действительно, у нее золотисто-коричневая нежная кожа, упругая грудь, великолепно вылепленные бедра. Гибкая, с изящными движениями, как у всех здешних островитянок; и даже ее квадратные крестьянские кисти рук и крупноватые стопы с широко расставленными пальцами не портят общего впечатления. Кстати, эти особенности телосложения подчеркнуты на многих картинах Гогена. Несомненно, таитяне — красивый народ, но рассказы о необычайной красоте полинезийских женщин — все-таки преувеличение.
— А своим браком ты доволен, Эд? — спрашиваю художника в лоб. Эд улыбается — понял с полуслова.
— Сейчас объясню, — загадочно заявляет он в ответ. — Да, мир куда сложнее, чем мы думаем, замурованные в свой европейский эгоизм, занятые только собой. Видишь ли, Теива — моя вторая жена…
— А первая? — не удержался я от любопытства.
— Первая два года назад сказала мне «фиу» и исчезла. Удрала из дома и сейчас околачивается в Папеэте. Женщины непредсказуемы, нельзя к ним относиться серьезно…
«Похоже, мой приятель чокнутый», — думаю я, бросая взгляд на Теиву. Вахина сидит за столиком, с руками, сложенными на груди, и дуется, как девочка.
— Нелегко угадать мысли таитянина, — продолжает художник. — Но еще труднее понять сердце таитянки. Сплошная загадка, вернее, целая серия загадок. В минуту, когда кажется, ты крепко держишь ее в руках, она от тебя далеко, далеко… Моя первая жена умчалась в Папеэте…
Здешние жители не придают большого значения постоянству брачных уз. «Только не официальный брак», — ставят они условие. Если что-нибудь не так, вахины уходят и потом повторяют попытку выйти замуж. Много браков смешанных. Правда, полинезийцы не жалуют европейских женщин, особенно голубоглазых блондинок. С таитянками дело обстоит иначе, немалую роль играет врожденное женское любопытство. Однако вахина редко бывает счастлива в браке с белым. Можно ли удивляться? После краткого периода бурной любви белый тане становится ей чужим. Ей непонятен его образ мыслей, его поступки. Может случиться, что однажды она скажет «фиу» и уйдет от него навсегда. Таитянки не отличаются покорностью, в противоположность японкам, согнувшимся, не смеющим смотреть в глаза, буквально ползающим на коленях…
— Здешние женщины готовы искать любовных приключений на стороне по первому знаку, — говорит Эд. — Измена не нарушает их спокойствия и хорошего расположения духа.
Похоже, что таитянки поступают в соответствии с высказываниями одного моралиста XVIII века: «…от этого немногие умирают, но многие живут». Обольстительные и кокетливые, они не отказывают себе в удовольствиях. Когда их белый тане, устав, отдыхает после обеда, они успевают сбегать на свидание с другим. Однако неудивительно, что тане устает. Влажный зной размягчающе действует на европейца, а желание ничего не делать сильнее жажды деятельности. Он откладывает свои дела на завтра, потом опять на завтра, пока они не растворятся в потоке времени. Здесь существует только «сегодня». Европеец впадает в состояние размягчающей лени (аита пеапеа). По-русски это можно выразить словами «что бог даст» или «будь что будет», а по-арабски «иншалла» («как пожелает Аллах»). Пока аита пеапеа сидит под кожей — не страшно, но не дай бог, лень проникнет в мышцы…
Мы встаем из-за столика. Пора возвращаться домой. День — это солнце. Ночь — тьма, потеря времени.
Медленно бредем вдоль берега залива. Ничто не нарушает ночной тиши. Из-за кокосовых пальм доносится шепот океана, звезды кажутся такими крупными, как в планетарии. Аромат гигантской оранжереи. В воздухе разлит блаженный покой, исключающий мысли о спешке, заботы о завтрашнем дне.
