Юлия Власова - Упавшие как-то раз
Входная дверь подчинилась не сразу. Долго упрямилась. Арчи пришлось проявить всю свою изобретательность, чтобы вскрыть замок с помощью одной из многочисленных тетушкиных шпилек. (Да-да, то самое предосудительное занятие, за которым мы застукали Флорина!). Потом нам навстречу распахнулась пахнущая лавандой темнота. Сперва мы проникли в кухню, которая, как и в особняке Арчи, располагалась к выходу ближе всего. Когда в окно заглянула луна, в ее свете я сумела различить нагромождения бесчисленных изобретений, занимавших добрую половину кухни. Большинство было составлено из лакированных узких дощечек, металлических креплений и длинных деревянных палок. Об одну такую палку я чуть было не споткнулась.
— Осторожно! — зашипел на меня Арчи.
— А что это за штуковина?
— Дальномер. Измеряет время прохождения сигнала до объекта.
— А это что? — Я подняла с пола похожую на брелок вещицу. Подвешенная к кольцу птичья клетка размером с наперсток. Снизу, на дне клетки, ощущалась какая-то выпуклость. Ну да, кнопка! Нажать на нее, что ли? Хотя Пуаро всегда был против того, чтобы нажимать на чужие кнопки. И я решила воздержаться.
— Понятия не имею, — нахохлился Арчи. — Спроси у своего неотразимого Ранэля.
Ну, вот! Опять начинается!
— Я не говорила, что он неотразим, — пробурчала я.
— Зато я его собственными глазами видел. Он действительно хорош собой, — ревниво заметил Арчи. — Что мы вообще здесь забыли?! Ты пришла просто посмотреть? — взъелся он на меня. В темноте я не видела его лица, однако всем телом ощутила его гнев.
— Зачем злиться? Что плохого, если я немножко посмотрю?
Внезапно он прижал меня к стене. Мы произвели ужасный грохот — гора изобретений братьев Мадэн перестала быть горой. Она со звяканьем и скрежетом расползлась по кухне.
— Если ты… Если тебе так нравится Ранэль, я пропал. Нет, я, правда, пропал, — зашептал Арчи, дыша мне в лицо. — Эсфирь уже потеряна. У меня осталась только ты. Не покидай меня! Делай всё, что угодно. Выполняй поручения Фарида, выведывай, расследуй. Только не влюбляйся в этих низких, подлых людишек!
— О! Что я слышу! Арчи Стайл заговорил начистоту! — воскликнула я. Сейчас спящих братьев было не разбудить, даже если бы сверху на город упал самолет. Поэтому ни за расползшуюся гору, ни за собственные возгласы я не волновалась. — Ты боишься, что от тебя отвернутся, что ты сделаешься изгоем, как Рифат! Вот почему ты так не любишь, когда его имя произносят вслух!
— Вовсе не этого я боюсь, глупая! — со страстью прошептал тот. — Ты мне нравишься, понятно? Я от тебя без ума.
Пришлось приложить немало усилий, чтобы отстранить его от себя.
— Без ума. Значит, сумасшедший. А с сумасшедшими, — сказала я, — следует быть настороже. Никогда не знаешь, что они выкинут в следующий момент.
Да, с моей стороны ответить так было жестоко. Но что поделаешь, если не лежит душа? Я только сейчас поняла, что ни с кем, совершенно ни с кем в этой стране связываться не хочу. Скорее бы домой…
Остаток ночи во временном коридоре я провела под Клёном, слушая болтовню очкастой мыши. Эта болтовня прерывалась только тогда, когда мышь, проголодавшись, бежала к очередному кустику земляники. Я подумала, что, если так пойдет и дальше, от даров Вековечного Клёна не останется и следа.
Потом Арчи принес билеты. Сказать, что он был подавлен, было бы преуменьшением. Он был не просто подавлен. На него больно было смотреть.
— Я бы поехал с вами, но у меня завтра гольф на королевских полях с Лео и Ануаром, — с вымученной улыбочкой оправдался он. — Эсфирь готова. Она уже ждет на вокзале. Провожать не буду. Ужасно не люблю прощаться.
Я запрыгнула в вагон, когда до конца временного коридора оставалось секунды две. Бежать между застывшими фигурами в лохмотьях (которые, по словам Арчи, обыкновенно устраивали на ночном вокзале свои отвратительные сборища) было страшновато. Но когда в поезде я натолкнулась на Эсфирь, страх мгновенно улетучился. Она создавала впечатление надежного человека.
До отправления оставалось каких-то пять минут, когда в купе заглянул кондуктор и попросил предъявить билеты. Потом в стаканах на железных подставках принесли пересахаренный чай.
— Слышала, ты убегаешь от неприятностей, — своим глубоким голосом сказала Эсфирь. Я даже немножко обиделась. Что значит, убегаю? Неужели я похожа на трусиху?
— Фарид, не так ли? — продолжила допрос та. — Он только с виду безобидный. Уж я-то знаю.
Хорошо бы она не просто знала. Хорошо бы Рифат изобрел что-нибудь наподобие камер наблюдения или подслушивающих жучков. Цены бы такому изобретению не было. Я поделилась этой мыслью с Эсфирью.
— Рифат так поглощен идеей избавить людей от язв, что все прочие идеи просто меркнут в его уме, — вздохнула та. — Если нужны жучки, лучше обратиться к братьям Мадэн.
«Только к одному из них, — подумала я. — Да и то рискованно, ведь второй может запросто узнать о наших миротворческих планах».
Я прислонилась лбом к холодному окну, за которым под аккомпанемент колесного стука шло живое кино. То промелькнет в предрассветной мгле гордая заснеженная ель, то проскочат вереницей бледные холмы, поросшие, точно редкими волосинами, коричневыми стеблями трав, то расстелется по обе стороны от путей заледеневшая озерная гладь.
«А есть ли смысл в том, чтобы убегать? — задаюсь вопросом я. — Зачем скрываться, если рано или поздно судьба всё равно тебя настигнет?»
И тут же следующая, бодрящая мысль: я еду в географическое общество, а затем — предупредить Юлия. Никакой позорной капитуляции. Пуаро будет следить за врагом во вражеском стане, в то время как я займусь укреплением внешних позиций. Мы установим в стране порядок. О да! Мы покажем этим негодяям, где лисы зимуют!
Поезд мчался по рельсам в неизвестность, усыпляюще бормоча и лишь изредка вздрагивая протяжным гудком. А напротив меня сидела Эсфирь, облаченная, несмотря на холода, всё в то же яркое сари. Окутанная ароматами гвоздики и жасмина, с серьезным взглядом и строгими чертами лица. Я сразу, еще при первой встрече, поняла: перед нею нельзя ни лгать, ни осуждать людей, ни насмехаться над чужими недостатками. То невычурное благородство, с которым она говорила, двигалась или даже просто пила чай, заставляло меня усмирять свой нрав и замолкать, когда хотелось пожаловаться на жизнь или назвать кого-нибудь глупцом. Эсфири была присуща некоторая резкость, но ее высказывания почти всегда оказывались верными. Она легко могла распознать, что перед нею за человек. Достаточно было лишь раз на него взглянуть.
