Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
– Художник должен ломать традиции?
– Любой ученый, если он хочет чего-то достичь, что-то переливает, химичит, доказывает, опровергает, идет от обратного… Творческий процесс, так же как и научный, часто подразумевает, что придется ломать, перестраивать, переделывать, но сделать это нужно до того убедительно, чтобы люди согласились с твоим решением и это принесло какую-то пользу.
Философия в мясорубке
– Вы как-нибудь расшифровываете символику своих картин?
– Я стараюсь раздумывать над произведениями, что-то вспоминать. В творчестве очень многое друг в друга переливается. Картины – это раздумья. Когда художник пишет, он думает, как, почему и зачем.
– А вы о чем думаете? Хотелось бы услышать конкретный пример.
– Мне давно нравилась форма мясорубки, я хотел ее изобразить, и вот на каникулах появилось время – я сделал натюрморт и доволен результатом, но, возможно, я еще подумаю и преобразую свою «мясорубку» во что-то более эпическое, как будто в ней перемалывается время, хрустят судьбы, события… По вертикали картину вытяну, фон сделаю потяжелее, понапряженнее, и, возможно, получится философская работа.
– Художник, по-вашему, должен быть философом?
– Да. Не обязательно именно быть философом, но уметь размышлять, проектировать, соизмерять, сопоставлять ему необходимо. Художник должен быть как ученый – все просчитывать. Есть художники, которые говорят, что не надо думать, что нужно просто эмоционально все сделать, но у меня так не получается. Мне надо обдумать, выстроить. Ребенок и тот свои рисунки обдумывает – здесь я солнце буду рисовать, здесь домик, здесь деревья. Размышления помогают закончить картину, довести до ума.
– А как художник Владимир Маяковский относится к поэту Владимиру Маяковскому, который, кстати, тоже был художником?
– Это вообще светило – кто он, а кто я… Мощный поэт. Мне нравятся и он, и его круг, и Бурлюк, и другие художники того времени. Как нужно было верить в себя, какую иметь смелость и талант, чтобы так себя вести, выдвигать такие головокружительные манифесты… Революция их подпитывала в какой-то степени. Сейчас этого нет. Все как-то поуспокоились.
Про вертикаль власти
– У вас на картинах много всего летающего, и само небо часто пересекают то полосы света, то какие-то неопределенные фигуры. Откуда они?
– Так небо тоже живое. Раз уж мы здесь живем, значит, наверху тоже кто-то может быть – смотрит на нас или незаметно проплывает над нами. Все-таки земля связана с высшим разумом – мне кажется, это органично. Если отдельно нарисовать землю, а небо – пустое, картина будет искусственной, не возникнет диалога земли и неба, а мне хочется изобразить их невидимый диалог, взаимосвязь. Может быть, кто-то и вправду смотрит – та же луна, то же солнце… Одно дает радость, другая – задумчивость. У светил своя жизнь, которая по-своему влияет на нашу.
– Если кто-то за нами сверху наблюдает, не получается ли, что человек, который надевает карнавальную маску, тем самым прячется от этого верховного наблюдателя?
– Нет, мне кажется, никакие маски тут не спасут – как оно должно быть, так оно уже и будет. Это просто игра для земных существ.
ПРОСПЕКТ БАХАРЕВА
Если художник не умеет прыгать выше головы, он не художник. Как говорил Бродский, «искусство иерархично», и эту иерархию создает именно высота прыжка.
Валерия Бахарева всегда считали в городе возмутителем спокойствия. Он им и был: гладиатором на арене, ведущим матадором, партизанствующим медведем, обязанным толкаться, чтобы город не съел его, не поглотил, не превратил в размазню.
Сейчас ему перевалило за семьдесят.
Он показывает свои новые работы и обреченно машет рукой:
– Надежды нет, жизни нет. Это уже на инстинкте все делается.
– А разве и раньше не инстинкт стоял в основе? – спрашиваю я.
– Пожалуй, что так.
С коллегами из местного Союза художников у Бахарева отношения не сложились с самого начала – он был слишком другой и слишком талантливый, чтобы приваживаться к общей кормушке. За бортом веселее! Но это хорошо, когда молодой, а когда ты уже матерый, старый вепрь…
Сложно сказать, во что Бахарев верит, – по-моему, он верит лишь в здравый смысл, но только он его широко понимает – не как близоруко-сметливый, житейский опыт, а как что-то космическое, вверенное нам и позорно проваленное по большей части.
Его картины – из ряда вон.
Первая выставка Валерия Бахарева, состоявшаяся в Ивановском художественном училище, провисела пятнадцать минут. Дело происходило в советские годы, и коллеги испугались, что «за авангардизм» училище закроют. И сами все сняли.
Так Бахарев оказался в андеграунде.
«Он научил меня сомневаться в догматах», – сказал один из его учеников.
В 2000‐х годах Бахарев на три года уезжает в Южный Китай преподавать. Эта поездка опрокинула все рамки. Такой Китай и китайцам стал в диковину!
Зеленые ледники, иероглифы пальм, «семечки» яков в заснеженных котловинах, разгневанный океан с лиловыми бурунами, тигровые тени на застывших скалах…
Кажется, вот они – свобода и удаль, но это не махновщина – Валерий Бахарев знает, что делает, и хотя копыта его Пегаса, казалось бы, то и дело соскальзывают с рокового уступа над пылающей бездной, он над ней проскачет, как матерый «водник» проходит категорийный речной порог – «не замочив манжет».
Вроде уже нельзя так относиться к живописи, нельзя так вкладываться, невозможно так верить в ее резервы, а Бахарев все штурмует и штурмует экзотические высоты, и кисть его носится от вершины к вершине, чтобы провернуть, навязать, обвести вокруг пальца, заболтать, обворожить, прорваться сквозь серость, заурядность и захолустье «в Мекку Красоты».
Конформизмом тут и не пахнет.
Пишет он в грубых матерчатых рукавицах, практически с ходу, нахраписто, ярко, не считаясь с реальностью, не считаясь с придуманными в академиях правилами.
«В природе нет композиции!» – воскликнул он как-то, и в этом его правда. Когда Бахарев работает, никакой другой правды для него не существует, кроме правды творчества.
Его экспрессия предлагает бесконечные цветовые решения, находки, каскады, триумфы и оползни. Титан оступился? Ну что ж, не беда – на то он и титан, чтоб земля под ним треснула.
«Для меня нет разницы между предметной живописью и абстрактной. Живопись – и точка!»
Бахаревский Китай к Китаю не ближе, чем улица Мархлевского, на которой расположена его мастерская.
А как это сделано?
На гребне волны!
О нем
Виктор Ломосков:
«Была постмодернистская акция в начале 90-х – „Полтора батона“. Она объединила ивановских поэтов и художников.
