Джейн Крайл - За подводными сокровищами
Вскоре Дэйв, плывя в открытое море, обнаружил огромный якорь десяти футов длиной. Он был почти весь изъеден ржавчиной. Веретено со скобой лежало в направлении открытого моря. Мы решили, что корабль, которому этот якорь принадлежал, должен быть мористее и поплыли через риф в направлении, указанном якорем. О времени мы совершенно забыли.
Когда мы обнаружили якорь, Энрико пришел в не меньшее возбуждение, чем мы, и подвел катер на близкое расстояние, чтобы все видеть и слышать. Но тут он вдруг заметил, что время было позднее, а волнение на море увеличилось.
— Все на борт, на борт! — кричал он, — уже поздно, и мы не вернемся в бухту до ночи.
Когда мы подплыли, то увидели, что Энрико чуть не плачет.
— Посмотрите, ведь уже семь часов, — сказал он, — единственная бухта, в которую мы сможем зайти, — Таверньер, а до нее 30 миль к югу и мы не успеем добраться до нее засветло.
— У нас есть карта, — заявил Дэйв.
— Да, — ответил сквозь слезы Энрико, — но мне не приходилось быть на море после наступления темноты. Кроме того, я только что купил свой катер. За стойкой моего маленького бара мне всегда хотелось быть капитаном катера. Но только не ночью.
Тут Энрико совершенно расплакался, и командование принял Дэйв. Он вынул карту и попросил Энрико подать ему штурманский инструмент.
— Зачем мне инструменты? Я в них ничего не понимаю.
Настроение у меня значительно снизилось. Барни хмурился. Один Дэйв, казалось, не беспокоился.
— А мне и не нужны инструменты, — сказал Дэйв довольно весело. — Я могу вести катер с одной картой и компасом, при условии, что со мной будет вот этот прибор. — Тут он поднял руку, раздвинув указательный и средний пальцы в виде буквы «V». — Угол между моими пальцами равен 30 градусам, и мы сможем рассчитать курс при его помощи.
Он прикинул в уме количество ходовых часов и решил, что нам лучше всего взять курс на Энджел Фиш Крик, который лежал в двадцати пяти милях к северу. Между бухтами Энджел Фиш и Таверньер никаких заливов не было. Каково бы ни было расстояние до ближайшей гавани — пять или пятьсот миль — разницы тут особой не было. Нам все равно предстояло идти на небольшом катерке в темноте в разбушевавшемся море, полном рифов. Солнце село в тяжелые черные тучи, поднялся ветер; над волнующимся заливом вспыхнули зарницы. Барни и я молчали в тревоге.
Дэйв указал на проблесковый огонь.
— Карисфорт, — заявил он, — а вон тот подальше — маяк Пасифик Риф. Мы пойдем этим курсом до Энджел Фиш, там есть буй с проблесковым огнем при входе в фарватер.
На карте вход в бухту был зловеще узким, а весь фарватер усеян крестиками, которые обозначали затонувшие на мелях суда. Не случайно это место было названо испанцами «причалы мучеников», а позже — «кладбище Кис».
Дэйв раздвинул свои пальцы, как ножки циркуля, приложил их к карте и стал вычислять углы. Мы как бы отсутствовали, так как имели довольно смутное представление о картах и штурманском деле и не могли оценить знания Дэйва. Мы включили ходовые огни, сели на корме и стали наблюдать за наступлением темноты в пустынном море. Внезапно мы почувствовали себя ничтожно малыми и заброшенными.
— Ты искала приключений, — сказал Барни. — Пожалуйста. Как тебе это нравится?
Приключение мне не нравилось. Я и представить себе не могла, каким образом Дэйв смог бы увидеть светлячок огня на буе, который указывал на скалистый фарватер, ведущий в Энджел Фиш Крик.
Настроение шкипера переменилось. Теперь Дэйв стоял за рулем, а Энрико своим красивым баритоном напевал «О душа моя». Дэйв в свою очередь заунывным голосом запел балладу «О Барнакл-Билле — моряке». Энрико обнял Дэйва за плечи и счастливо посмеивался. У нас тоже настроение поднялось при виде спокойствия профессиональных моряков.
Начал моросить мелкий дождик, и мы решили спуститься вниз, чтобы спрятать наши фотоаппараты. Я открыла рундук и заметила, что наша непочатая бутылка рома была теперь откупорена и наполовину опорожнена.
— Барни, — спросила я. — а кто прикладывался к рому?
Из рубки доносился веселый смех Энрико и слышались морские песенки в исполнении Дэйва. Мы решили посмотреть, что они там делают. При свете молнии на фоне волнующегося моря виднелись их обнявшиеся силуэты. Дэйв и Энрико пели все шесть частей секстета из «Ламермурской невесты». Если к рому прикладывался Энрико, то ничего в этом худого не было; но Дэйв стоял за рулем, и если он позволил себе выпить, то кто мог знать, чем все это кончится. Я ожидала в любую секунду удара о рифы, от которого дощатая обшивка разойдется под моими ногами.
— Я довольно хорошо знаю Дэйва, — сказал Барни, — он пьет немного и, по-моему, он возбужден тем, что снова ведет корабль. Он любит жить рискуя.
Даже если бы катер вел сам Магеллан, то я бы все равно не могла обрести спокойствие. Прежде чем вернуться на корму, я проверила, на месте ли спасательные пояса. Дождевой шквал совершенно закрыл от нас маяки и оставил нас одних в море, как исследователей Антарктики. Мы присели на банку и стали надеяться на лучшее. Катер продолжал пробиваться сквозь темноту. Прошел один час, затем другой.
— Нам бы пора быть на траверзе Энджел Фиш, а может мы уже проскочили его? — спросил Барни.
— Да вон Энджел Фиш, — крикнул Дэйв. И сквозь мглу далеко впереди мы увидели мерцание звездочки, лежавшей на уровне моря. Это и был буй с проблесковым огнем, обозначающий вход в фарватер, ведущий в Энджел Фиш Крик. Дэйв точно привел нас к месту в черной темноте ночи без каких-бы то ни было штурманских инструментов.
Мы прошли мимо всех светящихся буев фарватера и стали на якорь примерно в миле от берега, чтобы избежать нашествия москитов. После долгих часов ночного мрака моря огни рыбацкой хижины показались нам светом рая. Неутомимый Дэйв решил выкупаться среди ночи, а Энрико замертво свалился на палубе. Барни и я спустились в каюту. Хорошо было лечь в постель. Сквозь сон я смутно слышала, будто где-то капала вода.
Проснулась я среди ночи со странным чувством, будто случилось что-то неладное. Мне казалось, что кругом очень сыро, я потянулась к иллюминатору, чтобы посмотреть, не просачивается ли дождь через него, но иллюминатор был задраен, и я снова заснула.
Вдруг я услышала чье-то бормотание.
— Ой, что такое с моей головой! — Сноп света карманного фонаря осветил каюту; раздался крик: — Ой, мама! — Я выскочила из постели и оказалась по пояс в воде. На трапе стоял онемевший Энрико. Он освещал фонарем каюту, наполовину заполненную водой. Вода уже просачивалась через закрытые иллюминаторы, проступала сквозь щели в палубной обшивке. Мы погружались носом. Барни крепко спал.
