Жюль Верн - Ченслер
— Оуэн, — вторично говорит капитан, — отдай оружие!
— Смелее! — кричит Оуэн своим.
Начинается схватка. Оуэн и Уилсон бросаются на Роберта Кертиса, который отбивается обломком шеста; Берке и Флейпол нападают на Фолстена и на боцмана. Я сцепился с негром Джинкстропом, он размахивает топором, стараясь меня ударить. Я пытаюсь обхватить его руками, чтобы сковать его движения, но негодяй сильнее меня. После недолгой борьбы я чувствую, что начинаю слабеть. Но тут Джинкстроп падает, увлекая меня за собой. Это Андре Летурнер схватил его за ногу и повалил.
Он-то и спас меня. Негр, падая, выпустил оружие, которым я завладел. Я хочу размозжить ему голову, но Андре останавливает меня в свою очередь.
Взбунтовавшиеся матросы оттеснены на переднюю часть плота. Роберт Кертис, увернувшись от ударов, которые пытался нанести ему Оуэн, схватил топор и размахнулся.
Но Оуэн отскочил в сторону, и топор угодил прямо в грудь Уилсону. Негодяй падает навзничь, прямо в воду и исчезает в волнах.
— Спасите его! Спасите его! — кричит боцман.
— Но он мертв! — отвечает Даулас.
— Э! Именно поэтому!.. — вырывается у боцмана, но он не кончает фразы.
Смертью Уилсона схватка закончилась. Флейпол и Берке, мертвецки пьяные, лежат без движения, мы бросаемся на Джинкстропа и крепко привязываем его к подножию мачты.
С Оуэном совладали плотник и боцман. Роберт Кертис подходит к нему.
— Молись богу! Ты умрешь! — говорит он.
— Вам, видно, страсть как хочется съесть меня! — отвечает Оуэн невообразимо нахальным тоном.
Этот ужасный ответ спас ему жизнь. Роберт Кертис, побледнев, отбрасывает уже занесенный топор, отходит в сторону и садится на край плота.
39. ПЯТОЕ И ШЕСТОЕ ЯНВАРЯ
Это происшествие нас глубоко поразило. Слова Оуэна при сложившихся обстоятельствах не могли не потрясти даже сильных духом.
Немного успокоившись, я горячо поблагодарил молодого Летурнера, который спас мне жизнь.
— Вы меня благодарите, — отвечает он, — а ведь вам бы следовало, пожалуй, меня проклинать!
— Вас, Андре!
— Господин Казаллон, я только продлил ваши мучения!
— Все равно, господин Летурнер, — говорит подошедшая к нам в эту минуту мисс Херби, — вы исполнили ваш долг!
Чувство долга — вот что неизменно поддерживает мисс Херби. Она похудела от перенесенных лишений; полинявшее платье разорвано, свисает клочьями, но ни одна жалоба не срывается у нее с языка; молодая девушка не поддается унынию.
— Господин Казаллон, — спросила она, — мы обречены на голодную смерть?
— Да, мисс Херби, — ответил я почти жестко.
— Сколько времени можно прожить без еды?
— Дольше, чем принято думать! Может быть, долгие, бесконечные дни!
— Люди более крепкие страдают сильнее, не так ли? — спрашивает она.
— Да, но зато они скорее умирают.
Как я мог так ответить молодой девушке? Я не нашел ни одного слова надежды! Я бросил ей в лицо голую, жестокую правду! Или во мне угасло всякое чувство человечности? Андре Летурнер и его отец, присутствовавшие при этом разговоре, поглядывали на меня удивленными ясными глазами, расширенными от голода. Они, должно быть, спрашивают себя, я ли говорю все это.
Несколько минут спустя, когда мы остались с глазу на глаз с мисс Херби, она сказала мне вполголоса:
— Господин Казаллон, окажете вы мне одну услугу?
— Да, мисс, — отвечаю я взволнованно; я готов сделать для мисс Херби все, что в моих силах.
— Если я умру раньше вас, — продолжает мисс Херби, — а это может случиться, ведь я слабее вас, — обещайте бросить мое тело в море.
— Мисс Херби, я совершенно напрасно…
— Нет, нет, — протестует она с полуулыбкой, — вы были правы, что именно так говорили со мной, но обещайте исполнить мою просьбу. Это — малодушие. Живая, я ничего не боюсь… Но после смерти… дайте же мне слово, что бросите меня в море.
Я обещал. Мисс Херби протянула мне руку, и я почувствовал слабое пожатие ее похудевших пальчиков.
Прошла еще одна ночь. Минутами мои страдания так жестоки, что у меня вырываются стоны; потом боли стихают, и на меня нападает какое-то оцепенение. Очнувшись, я с удивлением вижу, что товарищи мои еще живы.
По-видимому, лучше других переносит лишения наш буфетчик Хоббарт, о котором я почти не упоминал до сих пор. Это низенький человечек с хитрой физиономией и вкрадчивым взглядом; он часто улыбается одними губами, глаза его всегда полузакрыты, как бы для того, чтобы скрыть мысли. Все в нем фальшиво. Я готов присягнуть, что это лицемер. Я уже сказал, что лишения, по-видимому, мало отразились на нем… Не то чтобы он не жаловался — напротив, он без конца хнычет, но, не знаю почему, это хныканье кажется мне притворным. Посмотрим, что будет дальше. Буду следить за этим человеком, так как у меня возникли на его счет некоторые подозрения; хотелось бы проверить их.
Сегодня, 6 января, Летурнер отозвал меня в сторону и сказал, что хочет «поговорить по секрету». Он не желает, чтобы его при этом видели или слышали.
Я отправляюсь с ним на самый дальний край плота, и, так как уже наступил вечер, темнота скрывает нас от посторонних взоров.
— Сударь, — говорит мне вполголоса Летурнер, — Андре очень слаб! Мой сын умирает с голоду! Сударь, я не могу этого видеть! Нет, я больше не могу!
Летурнер произносит эти слова голосом, в котором слышится сдержанный гнев, глубокое отчаяние. О! Я понимаю, как должен страдать этот отец!
— Нельзя терять надежду, — говорю я, беря его за руку. — Какое-нибудь судно…
— Сударь, — продолжает отец, прерывая меня, — я говорю с вами совсем не для того, чтобы выслушивать банальные утешения. Никакого судна не будет, вам это хорошо известно. Нет. Я имею в виду совсем другое. Сколько времени мой сын, вы сами и все остальные ничего не ели?
— Запас сухарей кончился второго января. Сегодня шестое. Значит, уже четыре дня… — отвечаю я на этот неожиданный вопрос.
— Четыре дня как вы не ели! — заканчивает Летурнер. — Ну, а я не ел восемь дней!
— Восемь дней!
— Да! Я сберегал сухари для моего сына.
У меня выступают слезы на глазах. Я беру за руку Летурнера… Я едва могу говорить. Я смотрю на него!.. Восемь дней!
— Сударь, — произношу я наконец, — что я могу сделать для вас?
— Тсс! Не так громко! Чтобы никто не слышал!
— Говорите же!
— Я хочу, — шепчет он, — я желаю, чтобы вы предложили Андре…
— А вы разве не можете?..
— Нет! Нет!.. Он понял бы, что я лишал себя пищи ради него!.. Он отказался бы… Нет! Надо, чтобы это исходило от вас…
