Михаил Айзенберг - Ошибки в путеводителе
Оттуда мы заехали в Салоники – замечательный город, сплошь застроенный новыми бетонными коробками, вполне чудовищными. А город, повторяю, замечательный. (Тут и понимаешь, насколько пространство сильнее объема.) В купольной ротонде св. Георгия мозаика конца четвертого века – лучшая в мире. Я, конечно, всю не видел, но лучше просто быть не может. Сохранился весь верхний ярус, а на боковых сводах – птицы, вазы с фруктами, цветы и павлины. Чудо какое-то. В базилике св. Димитрия Солунского тоже дивная мозаика, но только на алтарных столбах и сделана попозже – в середине седьмого века. Это изображения самого Димитрия (здесь и замученного) с детьми или с донаторами. Те с квадратными нимбами, то есть во время создания мозаик были еще живы.
Потом на машине отправились в Метеоры, где на высоченных скалах-пальцах в будто чернильных подтеках стоят маленькие монастыри. Провели там полтора дня и двинулись в Афины. Проезжали Фермопилы.
В Афинах мы с Аленой уже бывали – ровно двадцать лет назад. За эти годы там сильно прибавилось античных памятников, да и Акрополь заполонен строительной техникой. Но Гефестион, ровесник Парфенона, совершенно подлинный, темноватый, потрясающий.
Греческий язык очень трудный и обманчивый. Хартию призывают не бросать в унитаз, это понятно. «Эксодус» – обнадеживают таблички у дверей. Но почему огороженная площадка с подъехавшим грузовиком называется перифразис, я так и не понял.
«Полетай» – уговаривают с каждого второго столба (вероятно, «продается»). Полетать действительно хочется. Когда-то в Монтсеррате Полечка, глядя вниз, вздохнула: «Почему люди не летают?» – не подозревая, что разговаривает цитатами.
Пермь (2010)
В Перми я уже бывал раньше – в 1999 году, и мне показалось, что город очень тяжелый и некрасивый, а люди в нем живут хорошие и приветливые. Но тогда я был совсем недолго, чуть ли не день, а теперь решил походить, посмотреть по сторонам. На открытие пошел пешком из гостиницы.
Открытие было на новой сцене старого театра, что на главной улице: ул. Ленина, 53. Много снега, улицы не чистят, идти было трудно. По дороге отмечал, какая у пермяков тяга к культуре: две галереи, огромное здание филармонии – и народ толпится у входа, рядом органный концертный зал, тоже немаленький, и тоже не пустует, кто-то входит и туда. За ним, видимо, обком, почти типовой близнец филармонии, тот как раз темен и безлюден. Это Ленина 51. Ага, думаю, почти пришел (я уже немного опаздывал). Как бы не так. Сразу за обкомом началось бескрайнее нехоженое русское поле в сугробах (это главная, повторяю, улица), а какие-либо строения маячили только в самой дальней дали. В ближней дали (мне показалось, что посередине) светился тусклыми лампочками ровный конус елки величиной с кремлевскую башню. Оказалось, что это не середина, а еще ближний край. Дальше начала медленно выдвигаться двойная какая-то статуя черного металла, наподобие Минина и Пожарского, только раз в десять больше. От нее до театра было еще минут десять ходу.
Опоздал я на полчаса, а мог бы и вообще не приходить. В прошлом году наприглашали знаменитостей из Москвы и заграницы, и среди местных было много недовольства. Устроители его, видимо, учли и теперь сделали упор на региональных авторов – не обязательно пермяков. Результат такой: авторы и слушатели примерно одного – молодого – возраста, но слушатели на порядок интеллигентнее и, как мне показалось, талантливее. Все залы битком, слушают внимательно, стараются что-то понять. А стихи или очень плохие, или совершенно чудовищные. Даже обидно.
Мое чтение было через день, в конце, среди тех, кого организаторы, как я понимаю, как-то выделили и объединили. А именно: с Фанайловой и Дмитрием Быковым. Я, к счастью, был первым.
Может, из-за этого и стоило ехать. Большой зал, не меньше ста человек, молодые, умные, хорошие лица, оба пола в равных количествах (то есть не одни только девушки). И полчаса такой абсолютной тишины, как будто люди все это время и не дышали.
Вот пусть это и останется, а прочее забудется как тяжелый сон.
Голландия (2011)
Жилье мы выбрали, как выяснилось, удачно: в тихом месте, на углу канала, но от всего близко: до вокзала пять минут, до квартала красных фонарей десять, до центральной площади пятнадцать. Дом старинный, семнадцатого века, четырехэтажный – по комнатке на каждом этаже и в углу винтовая лесенка площадью в две табуретки.
В Амстердаме у старых домов на самом верху всегда торчит профилированный кронштейн с крюком для подъема грузов, а сами дома слегка наклоняются к улице – чтобы не выбивать стекла при подъеме. У нашего дома крюк был, а наклона почему-то не было. Может, все-таки не семнадцатый век?
Накрапывала не только русская речь. Два дня были сплошь дождливы (но говорят, что в Амстердаме всегда так), еще три частично и только напоследок выдали нам прекрасный день с солнцем и закатом. Чтобы не так мокнуть, мы катались по каналам на корабликах с пересадкой или вообще выезжали. Были в чудесном маленьком Харлеме, по ощущению вполне средневековом, и в разрушенном во время войны, заново высотно отстроенном Роттердаме. На харлемском вокзале оба зала ожидания арендованы школой танцев. Люди мокнут на платформах, а за стеклом другие люди что-то сложное и слаженное вытанцовывают. Я представил себе, как это смотрелось бы в получасе езды от Москвы – в Люберцах, например. Пример получился со всех сторон неподходящий: у голландцев есть какой-то особый навык существования за стеклом.
«Здесь без конца перемещаешься внутри и ни разу толком не выходишь наружу, даже на улице нет признаков внешнего», – пишет о Венеции один венецианец. Так вот в Амстердаме все ровно наоборот. В первый день недоумевал: зачем здесь столько маленьких ателье дизайна с модным стерильным интерьером? А это, оказывается, просто первые этажи частных домов, но с витринным остеклением, без занавесок и без каких-либо признаков собственно быта. Когда зажигается свет, они превращаются в застекленные инсталляции на тему «жилая комната»: лежит кошка; сидит человек с газетой; играют дети. Из-за уменьшенного, чуть игрушечного масштаба фигуры кажутся неожиданно крупными. Все идеально чисто и прибрано. В гостиную можно зайти с улицы, как в магазин или контору, но этого почему-то никто не делает.
Впрочем, почему ж не делает, – где-то и делает. В первые пару дней было очень неловко смотреть на девушек в узеньких витринах квартала красных фонарей. Казалось странным, что и они тебя видят и на тебя реагируют – улыбаются, делают знаки. Получается, что вы в одном пространстве, только на тебе куртка и два свитера, а на ней две какие-то бечевочки. Психика клиентов непонятна: это как выйти из зала на сцену по ходу порнопредставления. Но уже очень скоро эти впечатления смешались с общей странностью амстердамской «жизни за стеклом», переведя девушек из состояния товара в витрине в хозяек крохотных гостиных, только не вполне одетых.
