Эжен Фромантен - Одно лето в Сахаре
Уже вблизи садов мы увидели приближающегося к нам всадника во французской форме и ботфортах. Заметив, что я отстал, и полагая, должно быть, что я сбился с дороги, он галопом подскакал ко мне, поздравил с прибытием и предложил проводить до города.
Объезд садов я завершал уже с господином С., офицером турецкого батальона, моим любезным проводником. Первое, о чем мы поговорили, это об осаде. Я догадался по многочисленным следам, что здесь находился большой бивуак; можно было точно определить места, где были установлены палатки, почерневшие от кухонь участки с огромными кучами пепла и головешками, длинные протоптанные дорожки, отверстия от колышков; навоз, остатки подстилок указывали на кавалерийский бивуак. Господин С. объяснил мне, что здесь стоял лагерем генерал Пелисье, и указал на левом берегу Уэд-Лекье место лагеря дивизии Юсуфа. Перед нами открылась песчаная равнина, на которой 21 ноября произошло жаркое сражение. Затем он рассказал мне о жестокой схватке 3 декабря, о штурме 4 декабря и о кровавой бойне, которая последовала за взятием города, поведал о потерях наших и противника и предупредил, что, возможно, я почувствую в городе зловонный запах, а сам Лагуат покажется мне заброшенным. Господин С. вел учет убитых: он сам руководил погребением трупов противника в колодцах. Наши погибшие были захоронены не лучше; за неимением заступов, могилы копали неглубоко и лишь слегка засыпали, так что на поверхности земли обнаруживали трупы, вырытые за ночь собаками. Надо было привыкнуть ходить по останкам и повсюду видеть кости скелетов. Только что мой провожатый обнаружил труп зуава. Он мне его показал. Руки бедного солдата были вытянуты вдоль туловища, голова откинута набок и приподнята песком, как подушкой, верхняя часть тела превратилась в мумию; на нем сохранились красные брюки и лохмотья гетр на ногах, погруженных в песок, казалось, что он выбирается из земли, перед нами как бы «воскресение из мертвых», — во всяком случае, именно так изображают этот момент на картинах. Чуть дальше виднелась высохшая голова, затвердевшая, как камень, и на всем пути то тут, то там белели кости.
Пески довели нас до Восточных ворот, и мы вошли наконец в город.
II
Лагуат
3 июня 1853 года, вечер
Почти всем арабским городам, особенно городам Юга, предшествуют кладбища. Обычно это огромные пустыри перед городскими воротами, где замечаешь лишь множество маленьких камней, сложенных в определенном порядке. Все проходят через него с таким же безразличием, как и по дороге. Единственное отличие этого кладбища в том, что вместо уголка отдохновения я нашел здесь поле битвы; я почувствовал предостережение в тишине неподвижного воздуха черного и немого города, распростертого под палящим солнцем, и с первого взгляда понял, что город, куда я собираюсь войти, полумертвый и погибает насильственной смертью.
Восточная часть Лагуата почти не пострадала. Внешние стены едва повреждены несколькими ядрами, атака велась с противоположной стороны. Ворота, не подвергавшиеся обстрелу, сохранили свои тяжелые створы, залатанные железом, огромный деревянный засов и наружную подпорную арку из пальмовых стволов. Ворота проделаны в толще массивной, с неисчислимыми бойницами башни. Издалека их можно принять за черную квадратную дыру, выделяющуюся на светлом фасаде башни, с небольшим квадратом света — начало улицы, которая видна через ворота. Крытый ход имеет десять шагов в длину; углубления со скамьями в два ряда, устроенные с обеих сторон в толще башни, образуют нечто вроде вестибюля с сиденьями или, точнее, местами для спанья. При необходимости «вестибюль» превращается в караульное помещение.
Часовой турецкого батальона в синей куртке и белом тюрбане присел в тени, зажав ружье между ног. Остальные четверо солдат охраны спали на каменных лежаках, подложив руку под голову. Услышав топот наших лошадей, часовой медленно встал и отдал честь. Остальные едва пошевелились, чтобы показать, что они на посту.
За воротами начиналась улица — узкий коридор между серыми, почти черными стенами, в которых не было окон, а вместо дверей зияли прямоугольные прорези, обведенные по краям известью; внизу нестерпимый блеск белокаменной мостовой с едва различимой тенью на правой стороне, вверху темно-синее небо, ни одного прохожего, никого в дверях, гнетущая, как жара, тишина.
— Вот Лагуат в полдень, — сказал мне господин Н., указывая на солдат и улицу.
Большинство дверей было закрыто; некоторые, отмеченные пулевыми отверстиями и следами штыковых ударов, казалось, были заперты, как говорят во Франции, по случаю смерти хозяев. Немногие двери, оказавшиеся открытыми, вели в лишенные дневного света прихожие или во дворы, похожие на конюшни. Под темными портиками домов, полных страшных воспоминаний, там и сям спали люди.
Улица, уходившая, извиваясь, в глубь города, была довольно неровной. Камни, которыми она была вымощена или, скорее, просто выложена, имели звучность и блеск мрамора. Справа и слева в нее впадали переулки, следующие один за другим: те, что слева, вели в верхний город и упирались в длинную стену из белого известняка; те, что справа, обрывались, открывая приятный вид на зеленые вершины деревьев оазиса. Перед нами в глубине этой узкой улицы, палимой солнцем, виднелась многоярусная западная часть города — скопление карабкающихся вверх сероватых домишек, среди которых выделялись два белых строения. Над террасами поднимались верхушки нескольких пальм, совершенно неподвижных из-за безветрия. Эти тощие пальмовые букеты, выделявшиеся смутными силуэтами на фоне голубого неба, напоминали все же о прелестях Востока.
Улица была столь узкой, что наши кони не всегда могли идти бок о бок. Господин Н. ехал впереди, указывая мне концом хлыста отверстия от пуль в дверях, трещины в стенах, опустевшие дома.
Чуть дальше показались лавочки и кофейни с навесами над улицей, создающими тень. На скамьях, покрытых циновками, расположились курильщики, хозяева кофеен поливали водой камни перед входом. Компания, собравшаяся здесь на небольшом пространстве, где, казалось, нашло прибежище все живое в городе, состояла из спаги*, кавалеристов Махзена и нескольких одетых в белое арабов: праздновали их возвращение.
Среди них я узнал некоторых моих товарищей по путешествию: Али, Эмбарека и маленького Маклуфа. Последний в сапогах со шпорами с несвойственным ему мужественным видом пил кофе; двое слуг в свежей одежде сидели на корточках за шашечной доской.
