Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев
Я зашел в один дом и чуть не грохнулся башкой об печь, поскользнувшись на линолеуме, – настолько покатый и вогнутый был пол. Обстановка невзрачная, без украшений, и хозяйка одета как бедная падчерица: ни бус, ни сережек, – потому что все ценности заложены в ломбарде у автовокзала; там самовары и утварь, и золото семейное тоже туда уже все перетекло.
Один дядька торгует мне перину за пять тысяч – хочет, чтобы я сам приобрел или нашел ему клиента, – но сноха протестует, закусила губу, потому что знает: он все деньги пропьет, а у нее ребенок, и проку от продажи перины не будет – хоть за пять тысяч, хоть за пятнадцать! И вот, значит, свекор заявляет: «Продается!» А сноха: «Не продается!» Свекруха с ней согласна – она уже пургой метет против мужа, поднимая типичный цыганский хай. «Нет у нас перины! Он пропил перину!» – уверяет она меня. Муж бормочет в седые усы, но ему не перегнуть двух упершихся женщин. Они будут бодаться, скандалить, отстаивать, а раньше цыганки и слова не могли сказать поперек мужчине, не то что спорить – их бы за это кнутом избили. Но ситуация изменилась, и в этой семье свекор не добытчик, он – на содержании, и даже его беззубая, глупая и некрасивая жена зарабатывает больше (она гадает и попрошайничает на улицах города).
Вообще тоскливо от этой бедности и неблагополучия, и аккордеон у толстяка Славы звучит невесело. А чего ему радоваться? Цыган ходом дорожит, а он хода не видит. Слава – неухоженный цыганский недотепа, диабетчик, пьяница, к тому же и лентяй – в свои пятьдесят не знает, чем заняться и кому быть нужным. У него есть жена, и живут они вместе с семьей младшего сына – вроде есть о ком заботиться и ради кого стараться (ну хоть дом подлатать!), но Слава не старается: обрюзг, поглупел, идет по наклонной – «душа косолапая»! Его толстые пальцы с трудом перебирают клавиши аккордеона, не успевая за торопящейся молдавской мелодией, и та заикается, заваливается и буксует, как автомобиль на разбитой дороге. Когда Слава играет, то часто плачет – музыка бередит в его сердце нотки, которые обычно подавленно молчат, и если он выпьет на каком-нибудь празднике, обязательно затянет любимую песню – про «душу косолапую», свой коронный номер.
В таборе над Славой привычно подтрунивают, а мне его жалко. В советское время он отсидел за воровство («Его в тюрьме пытали», – смеется Джоник), спекулировал алкоголем. Потом я как-то видел – он работал кондуктором на одном из маршрутов, следующих в Авдотьино. За рулем тоже был кто-то из котляров.
Гудит бензопила – цыгане режут тополь, потому что зима и дров нужно много. Валят и пилят, разумеется, втихую – никаких санкций на добычу леса у них не имеется.
Основной вид заработка – чермет, цветмет, сезонные строительные работы по дачам, при случае – воровство. Украсть и не попасться, обмануть и удрать – это для многих вершина карьеры, искусный пируэт, а не зазорное занятие.
Целый отряд из цыганских женщин торчит на остановке в ожидании автобуса – поехали гадать, но у них никто не верит, что они способны предсказывать судьбу или видеть будущее («Чешут, обманывают», – комментируют мужчины). Никакого ясновидения.
Еще одна картина: мальчишка неграмотный, но машину уже водит – едва достает ногами до педалей, но паркует задним ходом и не боится врезаться. За рулем он уверенный и все уже умеет. Для него эти навыки важнее, чем чтение, приоритетнее, чем пятерка по истории, географии или физике. Другие ровесники – точно такие же. Но работать не хотят. Помогать родителям у них уже немодно (а раньше помогали, как-то это воспитывалось – непроизвольно), моднее отлынивать, и пока их не попросишь, не заставишь, не прикрикнешь – не пошевелятся.
Лошадей нигде не видно. Цыгане из Авдотьина давно попрощались с лошадиной темой – у них автомобили, мобильные телефоны, дивиди-проигрыватели, никаких признаков, что табор по-прежнему уходит в небо. Он похож на птицу с подбитыми крыльями и ощипанными перьями, которая летает уже только на словах.
Артур рассуждает:
– «Табор уходит в небо» – это выражение, оно означает, что табор свободен. Мы же не как русские. Мы признаем русские законы, у нас русские паспорта, мы граждане России, но у нас немножко свой есть закон. Мы его соблюдаем, как соблюдали наши предки. Мы не можем изменить своим законам по российским законам! У нас девочка вырастает – двенадцать, тринадцать лет, мы ее выдаем замуж, мы не можем поступить по российскому закону, если у нас свой закон. У нас кара идет сверху!
Котляры набожны, но еще сильнее небесной кары они боятся осуждения соплеменников, боятся, что люди скажут: «Ты живешь не по-цыгански – значит, ты не цыган, уходи из табора!»
Браки у котляров, по нашим меркам, действительно ранние. Невесту жениху выбирают родители. «Ни одна цыганка не вышла замуж по любви», – говорят в таборах. Тут принцип другой: стерпится-слюбится. У такого подхода есть свои основания.
– Вот у вас, у русских, – я извиняюсь, конечно, за свои слова, – у вас тринадцать-четырнадцать лет все идут на дискотеку, – продолжает Артур, – а у нас – запрещено. После дискотеки парень делает что-то неправильное, ну пьет или колется, а у нас мы пресекаем. И у нас женят человека в тринадцать–пятнадцать лет, чтобы у него ребенок появился. Чтобы он сам заботился о своей семье и чтобы он не гулял по левой.
В прежнее время самоуправство родителей в этом вопросе было крайне велико, а сейчас обычай превращается в ритуал, отец считается с мнением сына, сын может упереться и свадьбы не будет, а раньше согласие сына не требовалось.
2. История табора
Цыгане-котляры – выходцы из стран Восточной Европы, в Россию прикочевали в конце девятнадцатого века. В Румынии их называли кэлдэрары, что значит лудильщики – по роду занятий. Они, как правило, работали с металлом – паяли, лудили (мужская часть населения). А женщины гадали.
Предки котляров из табора в Авдотьине жили на территории современной Молдавии. Поэтому на вопрос «Какие вы цыгане?» у них отвечают: «Мы – молдаване, молдавские цыгане».
По словам Джоника, его дед и бабка (из рода чучони) «пели в шантанах». До революции семнадцатого года они переезжали из города в город в запряженных лошадьми кибитках и выступали в провинциальных ресторанах. Вся жизнь их, по сути, была сплошная гастроль, вся семья – артисты. Джоник
