Венеция. Под кожей города любви - Бидиша
— Который во всем мире прочтут не больше трех человек, — строго говорит Грегорио, взмахивая рукой, словно желая продолжить: не пори чепухи, дурочка.
— Ты можешь расшифровать все ссылки, — обращаюсь я к Джиневре, — и сделать текст более понятным и доступным. Назови его «Вино и женщины в Италии».
Грегорио громко смеется и хлопает меня по спине, повторяя:
— Так! Так! «Вино и женщины в Италии»!
Поглотив потрясающий воздушный флан (пирог с начинкой из тыквы, фирменное блюдо ресторана), кроличью ножку и тирамису, я чувствую, как меня переполняют добрые чувства к Венеции. Мы ожидаем счет, по которому платит Грегорио. Ах, как приятно ужинать с родителями друзей!
Официантка немного медлительна, и мы о ней судачим.
— Если не нравится работать официанткой, так и не нужно ей становиться. Врач тебе не прописывал эту работу, — тихо говорит мне Джиневра, и я хихикаю как раз в тот момент, когда бедняжка поднимает голову, — она, конечно, сразу понимает, о чем у нас шла речь.
После ужина мы неспешно идем по прохладному темному городу. Кругом камень, черный и твердый, и всюду эхо. Грегорио расположен поболтать, он то и дело подбрасывает мне исторические фактики на один укус, горделиво приговаривая:
— А! Вот еще интересная площадь. Здесь заметно и арабское влияние, и влияние Флоренции эпохи Возрождения, ну и венецианское, конечно. Прекрасная Венеция!
По ходу замечаю, что почти все, с кем мы встречаемся, рассматривают нас не вскользь, а открыто и пристально, будто мы пудели-призеры на выставке собак.
На пути к дому Стефании минуем несколько шикарных магазинов одежды. Меня поражает элегантность вещей, выставленных в витринах, изысканность и лаконизм кроя, со вкусом уложенные складки, тонко подобранные цвета, мягкие блики кожи, если это магазин кожаных изделий.
— Новые магазины растут здесь как грибы, — обращается ко мне Джиневра, идущая рядом. — Но, по-моему, все как-то слишком безупречно… Немного буржуазно.
— А кто же мы такие, если не буржуа? — сухо осведомляюсь я.
— Однако при этом совсем не обязательно одеваться так, будто ты вдова парижского богача.
Я хихикаю, и мы неторопливо двигаемся дальше. Добравшись до серой, пахнущей металлом площади, прощаемся с Джиневрой. Она живет в пятнадцати минутах ходьбы отсюда, в другой части Венеции, по ту сторону Большого канала.
Грегорио отпирает лязгающую металлическую дверь и сопровождает меня вверх по мраморной лестнице, намереваясь показать, где живут они с Лукрецией.
Пришлось придержать челюсть, чтобы не отвалилась, когда передо мной открылся этот необозримый белый простор с мраморными полами, до блеска начищенными канделябрами, вереницей громадных ваз — черно-оранжевых и темно-синих, — модернистской лампой, напоминающей брызги расплавленного металла, пятиметровым стеклянным столом, резными скамьями, похожими на церковные, со старинным сундуком, потускневшим зеркалом в золоченой раме, с проемами, ведущими в примыкающие комнаты, и, наконец, с высокими дверями в конце, через которые приглушенно просвечивали белоснежные стены балкона.
— Пойдем, пойдем, покажу тебе кое-что, — приговаривает Грегорио, распахивая балконные двери.
Мы выходим и оказываемся прямо над Большим каналом: чернильная вода с неоново-белыми бликами света, низкий серпик месяца. Тишина, поскрипывание…
Желаем друг другу спокойной ночи, и я отправляюсь в квартиру Стефании, где внезапный приступ энергии заставляет меня распаковать и аккуратно разложить все вещи. Потом принимаю душ и ложусь. Вся комната в бледном лунном свете. Никаких звуков, только плеск воды. То, что надо для сна.
Моя любимая подруга Стефания вернулась из Рима рано утром следующего дня, и к тому времени, когда я продрала глаза, она уже готовила на кухне кофе. Мы со Стефанией познакомились в 2001 году в Лондоне, вместе учились там в магистратуре. В первый же день, когда я возилась у буфетной стойки во время вечеринки-знакомства, ко мне подошла симпатичная коренастая девушка и заговорила. После защиты наших работ она вернулась в Италию и начала снимать кино.
С гривой светлых волос ниже пояса, румяными круглыми щечками, вздернутым носом, золотистой кожей и глазами цвета бирюзы, она страшно напоминает львенка из мультика. Мы завтракаем, болтаем и глазеем в окно на бесконечные ряды черепичных крыш. Утреннее солнце льет веселый желто-розовый свет.
В последующие десять дней у нас вырабатывается целый ритуал: сначала мы пьем кофе в пастичериях (кафе-кондитерских), наблюдая, как местные жители — высокие, холеные, стройные и изысканные — выбирают лакомства из десятков выставленных в витрине. Пирожные тут крохотные, на один зуб. После этого мы встречаемся с Джиневрой и проводим день вместе — бродим, осматривая город. Кончается день аперитивом в остерии (маленький ресторанчик, что-то вроде трактира). По утрам меня будит плеск воды, звуки, доносящиеся с проплывающих мимо лодок, крики гондольеров и особый перламутровый свет. Джиневра, Стефания и ее родители говорят со мной в основном по-английски, прочие разговоры ведутся на итальянском.
Я отмечаю, что у венецианцев существует особый стиль, выдержанность, уравновешенность. Когда мы втроем держимся вместе, все, к кому бы мы ни обратились, отвечают деловито, четко, с неизменной галантностью. Есть и делать покупки здесь полагается легко, как бы мимоходом, не проявляя жадности; разговор выразительный и живой, но без грубости; вульгарность не приветствуется, а сдержанности отдадут должное. Кофе принято пить в течение дня, хорошее вино — вечером. И непременно следует хорошо одеваться, если не хотите подвергнуться остракизму.
У нас появилось свое кафе, «Caffè Rosso» на Кампо Санта-Маргерита, и свой ресторанчик, куда мы заходим поесть или пропустить по стаканчику, — «La Cantina» на Страда Нова. Мой итальянский вполне позволяет самостоятельно заказать чашечку кофе, и я понимаю примерно половину того, что слышу вокруг, но, если вдруг кто-нибудь обращается прямо ко мне, я цепенею.
В первые несколько дней все в Венеции мне кажется похожим: и мосты, и улицы, и солнечные пыльные площади, и магазины, торгующие товарами, в основном предназначенными для ублажения тела и женской души, — если это не одежда и не обувь, так сумки, шарфики, броши, белье и перчатки. Диккенс описывал Венецию завитой, извилистой, скрученной, как пружина. Неправда. На самом деле ее всю нарезали на кусочки и уложили стопками, а сверху присыпали черепичными крышами. На карте это выглядит как мягкий завиток, как тающие в море инь и ян, но стоит оказаться на тесных улицах, зажатой среди домов, и продвигаться куда-то, сворачивая наугад то влево, то вправо, чувствуешь себя мышью в ящике со старыми книгами. Здания начинают казаться все выше, монументальнее и темнее, потом они становятся плоскими и неотличимыми. Чтобы отдохнуть от этого ощущения, между двумя посещениями музеев я обычно отсиживаюсь на скамейке где-нибудь на берегу моря или
