Владимир Лебедев - Ачайваямская весна
Вездеход рявкнул и стал. Мотор посопел немного и затих. Стало слышно, как в металлических кишках машины переливается горючее.
Хлопнула дверца, и шаги заскрипели по снегу возле заднего борта.
— Уснули? — спросил Иван, отстегнув покрышку кузова и забросив ее вверх.
— Вездеход кормить будешь? — спросил его один из пожилых чукчей.
— Точно.
Люди зашевелились. Мы первые вылезли наружу и стали распаковывать бочку с машинным маслом.
Старики легко перепрыгнули через борт, совершенно не сообразно с возрастом, и отошли немного в сторонку.
Иван налил масла в банку из-под сухого молока. Масло текло густое, как патока. Все-таки холодновато.
— Ух, замерз, — сказал один из стариков, улыбаясь.
Крепкие белые зубы без изъянов. Гладкая без морщин кожа. Вытатуированная точка на переносице и два кружка возле уголков губ не портили лица. В мочки ушей продеты тоненькие ремешки с нанизанными бисеринками. Щеголь — по всему видно. Да и жена балует мужа: вся одежда новенькая и очень красивая.
— По коням! — командует Иван.
Мы снова лезем в кузов и опять принимаемся за устройство своих мест.
Вдруг вездеход как на стенку наткнулся. Иван что-то его чересчур резко осадил.
— Чельгат, — раздался голос зоотехника, — пойди-ка глянь, что за следы.
Мы снова полезли наружу. Старина Чельгат перемахнул через борт и побежал вперед. Мы пошли за ним.
Наш путь пересекла цепочка огромных следов размером с суповую тарелку. Можно было и глазам не поверить. Едем по суше, а следы зверя, которые невозможно спутать ни с какими другими. Следы одного из самых заядлых мореходов Арктики — белого медведя.
— Белый медведь, — невозмутимо поясняет Чельгат.
— То-то и я думаю, — смущенно говорит зоотехник. — Откуда?
— Здесь белый медведь всегда ходит. Место тут узкое. Он с восточного берега ходит на западный и обратно. Их тут видели люди. Я сам как-то видел.
Здесь не самое узкое место Камчатского полуострова, и белому владыке арктических морей приходится долгонько топать по суше. По льдам — ему привычнее. К тому же не понятно, что перегоняет его из открытого Берингова моря в Пенжинскую губу.
— Далеко здесь от берега до берега.
— Очень-то не далеко. — Чельгат присаживается на корточки и чертит ножом по искрящемуся насту. — Вот она, наша Камчатка… Видишь, как листик ольхи, длинная-длинная. Здесь вот у нее черешок. Это — наша земля. Вот тут, на юг от нас, Карагинский залив. Здесь корякская земля. Тут, между Оссорой и Ильпырским, и есть самое узкое место. Не знаю — ходят ли там медведи с берега на берег. Может быть, для них там слишком тепло и людей многовато. А здесь они всегда ходили. Здесь, смотри вот, и дальше на север, место поровнее. Тут кончается Олюторский хребет — горы поменьше.
— По коням! — командует Иван.
Задний борт в обрамлении брезента вездехода очень похож на киноэкран, когда смотришь из кузова, как из темного зала. На экране проходят кадры, которые потом будут сниться. Вот видны отроги Олюторского хребта.
Олюторский хребет показан не на всех картах полуострова Камчатка. На обычных картах указывают Срединный хребет — «позвоночник» этой страны — да Пенжинский, уходящий на Чукотку. Олюторский хребет и поменьше этих, и пониже.
Вездеход оставляет за собой долины, лесистые перевалы, каменные осыпи.
Снега в этом году мало. Старожилы говорят, что и не помнят, когда за зиму выпало так мало снега. Морозы, однако, стоят суровые. Все речки промерзли почти до дна.
Вездеход ползет по лесу, стоящему во льду метра на два от земли. Возле стволов уже вытаяли лунки с южной стороны. Луночки правильной формы, как вмятины от яйца в мокрой глине. Лед горбатится между тополей, перекрученных лиственниц, прямых рябин, островов кустарника и завалов сушняка. Склон крутой. С этим потоком мог справиться только могучий морозище. В некоторых местах вода застыла волнами, ступенями.
Мимо проплывает расселина, заткнутая обломком породы размером с избу. Вода еще осенью заполнила получившуюся чашу, а холод превратил ее в лед. Лед выперло вверх и разломало на куски. Они сейчас обтаяли и искрятся, словно хрусталь.
Наш ковчег меняет направление хода, все лучи из хрустальной россыпи потухают, и только один огонек продолжает переливаться малиновым, синим, зеленым…
Кочкарник. Машина натыкается на закраину болота и встает в нерешительности.
— Вылезай! — кричит Ваня.
Вездеход (уже без нас) тащится, перемалывая кочки высотой до метра и более. Они стоят именно на таком расстоянии, что вездеход проваливается между ними. Кочки промерзли и стали словно каменные.
Иван, видимо, вспоминает службу в танковых войсках. Он ведет машину как на маневрах. То попятится и с разгону врежется в строй кочек, то методически крушит и давит их гусеницами, метр за метром продвигаясь к спасительному краю болота.
Мы бредем толпой, разминая затекшие ноги, обходя кочки. Среди них встречаются настоящие великаны. Если бы не снег, то болотина была бы подобна картинке из детской книжки про Африку: высокие травы саванны и термитники. Травы сухие здесь и вправду подстать африканским, кочки очень похожи на термитники, только поменьше. Однако вокруг совсем не африканские сопочки, горные кручи, осыпи и лед, лед.
Вездеход выходит к реке. Дорога — как шоссе высокого класса. Речка, по которой мчится вездеход, покрыта таким ровным льдом, что, будь у нас коньки, можно было бы мчаться как на самом лучшем катке. Берега невысокие — небольшие террасы над руслом, а дальше — склоны горушек и холмов. Смеркается. Солнце уже зацепилось за край самого высокого хребта и скоро нырнет за него совсем. Впереди, на излучине речки, темнеет нагромождение плавника. Ваня поворачивает машину на берег и с разгону преодолевает крутой подъем.
— Перекур, — сообщает он.
— Чаевать давай, — решает Чельгат и первым выскакивает наружу.
Как будто пружина скрыта в старике. Движения легкие, как у юноши.
Завал огромен: лежат вырванные с корнем мощные стволы. То ли паводок их сюда притащил, то ли водой со склона смыло. Некоторые бревнышки потерты — путешественники. Их изрядно помотало по ручьям и речкам, прежде чем они остановились в этой излучине.
Иван машет топором. Зоотехник Анатолий Арсентьевич вспарывает ножом консервные банки с тушенкой и сгущенным молоком.
Женщины мигом распалили костер и уже пристраивают над огнем сразу три чайника. Они уперли в снег длинную жердь и положили ее на треногу из вильчатых толстых палок. Один конец этой жерди поместился над костром. На нем и висят чайники.
