Леонид Репин - Параметры риска
Потом Астрахань, полусуточные обследования и долгожданное обжорство, которое чуть не сорвалось из-за того, что сразу много есть — нельзя. Да и просто трудно: желудок отвык от работы, для которой он предназначен! Были шумные, многолюдные улицы. Был покой, который не надо отвоевывать каждую минуту у стихии. Была обычная сухопутная жизнь. Даже 7-11 килограммов, потерянных "во имя науки", не омрачали нашего настроения.
И все же из 15 человек плыть дальше выразили желание только трое.
Обследования
Утро открывают обследования. С контрольного плота, нагруженная фонендоскопами, весами, градусниками и другими совершенно незнакомыми, но чрезвычайно массивными аппаратами, на наш плот переходит научная бригада. Подтягиваются по канату ПСНщики, перебираются к нам. "Как самочувствие? Мужики!" — голосом ротного фельдфебеля царской армии осведомляется Юра Гольцев — наш физиолог.
Вместо оглушительно-жизнерадостного: "Рады стараться!" из пересохших глоток с патефонным шипением вырывается несколько нелитературных выражений, характеризующих наше отношение к науке вообще и к ее конкретным представителям в частности.
"Ну, ну!" — примирительно бормочет Юра, уже напяливая на подвернувшегося под руку Федю Хисмату-лина маску аппарата, замеряющего кислородный обмен. Несколько секунд ослабевший Федя ожесточенно бьется за свою свободу, но скоро успокаивается, стреноженный мощными объятиями научной группы, и начинает исправно дышать. Лично я помочь ему ничем не могу, так как в это время меня обрабатывает Лев.
Я обреченно смотрю, как его хирургические пальцы нащупывают мой пульс. Пульс, естественно, не находится. "Этот уже готов", — констатирует Чмеленко и медленно стягивает с головы фуражечку, на которой совершенно не к месту веселятся Волк и Заяц.
Лев снова и снова перебирает пальцами клавиатуру моих вен и начинает алчным взглядом вурдалака-пропойцы коситься на мою артерию, недвусмысленно поигрывая кадыком.
Наверное, от испуга, а может еще от чего, мой пульс прорезается немедленно. "Снято!" — довольно говорит Лев, расплываясь в улыбке.
Ромашкин вписывает в мою карту данные. Теперь я должен 15 минут лежать без движения, после чего все замеры повторят еще пять раз. На это время мне суют под мышку градусник. "Не нагреешь до 37 градусов, — угрожающе шипит Матвеев, — поставим клизму!"
Через 40 минут нас ждет следующее испытание — o проба Яроцкого. Кряхтя и проклиная судьбу, как древний дед, которому необходимо влезть на печку без посторонней помощи, мы рассеянным частоколом встаем на плоту: все девять человек.
— Не хочу быть навязчивым, но инструкция рекомендует потерпевшим кораблекрушение лежать и двигаться только в крайнем случае, — между прочим, заявляет Гладышев.
Заглушая вольнолюбивые замечания, Юра тут же кричит: "Начали!" — и торопливо нажимает на пуск секундомера. Мы автоматически сдвигаем ступни, закрываем глаза и начинаем ожесточенно крутить голо вами. Задача проста — как можно дольше удержать равновесие.
Проходит не более 15 секунд, когда непонятно откуда взявшаяся волна резко бьет в корму плота и мы, как подрубленные, валимся на настил во главе с нашим испытателем.
— Взвешиваться в воде сегодня не будем, — объявляет Юра.
Разражаемся гомерическим хохотом.
Взвешивались мы в воде только три раза. Методика этого дела проста, но уж больно неприятна. Как только солнце начинает закатываться и мы подумываем о том, чтобы одеться потеплее, Юра с радостным воплем перебирается на наш плот и начинает готовиться к водяному взвешиванию.
Через некоторое время все мы, в том числе и он, как младенцы — перед первым крещением. При этом отдельные члены экипажа с индейским боевым кличем носятся по плоту и щелкают фотоаппаратом (в дальнейшем пленка "совершенно случайно" засветилась).
После этого каждый в порядке живой или, как сказал Гладышев, «полуживой» очереди затягивает у себя на поясе ремешок, к которому приторочен восьмикилограммовый «мешочек» с песком.
Далее все просто. Ввиду того, что человек в воде теряет более 90 процентов своего веса, его взвешивают простым базарным безменом. Сопровождается эта процедура выкриками примерно такого содержания: "Взвесьте мне пять килограммов того курчавенького! И еще килограмма четыре того, с бородкой… Только гнильцу срежьте пожалуйста. Нет, заворачивать не надо: возьму как есть, у меня авоська!"
К концу взвешивания все напоминают ощипанных гусей, только что вытащенных из холодильной камеры. Слова о том, что такую процедуру надо проводить каждый день, восторга не вызывают. Но когда Юра, перебираясь на контрольный плот, роняет безмен в воду, воздух содрогается от мощного "ура!".
Второй 'безмен, который, по Юриным словам, не подходил для медцелей и хранился на нашем плоту, тоже исчез при таинственных обстоятельствах той же ночью. "На всякий случай", — как предположил Женька.
Но вот все позади. ПСНщики переправляются в свой «надувасик». Мы, усталые, но не сломленные, опускаемся на спальники. Лев и Юра, собрав вещички, отбывают «домой». И в тот миг, когда надо прыгать на контрольный плот — а это требует немалой ловкости, так как волна то отбрасывает плоты в разные стороны, то с силой бросает друг на друга, — Юра вспомнил о самом главном.
— Фляжки где? — спрашивает он, и на лице его явно проступает тревога. Да, куда делись любимые Юрины фляжки?
— А ну, сдавать быстро! — рычит Женька.
Засуетились, каждый начал искать закрепленную за ним посудину для анализа. Действительно, чуть не забыли…
— ПСНщики, — вновь подгоняет Женька. — А ну, шевелись!
Те, несколько ошеломленные его поведением, безропотно передают на наш плот фляжки.
И тут до нас доносится душераздирающий вопль Юры:
— Матвеев, почему фляга пустая?
Теперь ясно, почему Женька так старался. Он сконфуженно пожимает плечами: "Не понимаю, зачем о таких вещах кричать на все море?"
Потом за нас принимается психолог Степанов.
— Перечисли в порядке убывания свойства характера, которые ты ценишь в людях больше всего, — вкрадчивым голосом просит Володя Карпая. Тот морщит лоб, вспоминая, что ему больше всего нравится в знакомых и друзьях.
— Честность, — начинает он…
В это время Матвеев, заполняющий пространный, вопросов на 500, тест, начинает тихо над чем-то хихикать.
— Ну какое значение имеет, чувствую ли я что-нибудь постороннее в носу и не боюсь ли наступать на трещины в асфальте? — с дальнего конца плота спрашивает недоуменно Кромаренко.
