Йозеф Вагнер - Сафари под Килиманджаро
— Джо, как это оригинально! Это прекрасно!
В буше, где происходил отлов, мы специально для него вырубили и утрамбовали площадку под маленький аэродром. Мюррей, всегда улыбающийся, «сваливался» на нас с неба и каждый раз спрашивал:
— Ну, что вы еще для меня придумали?
Наконец, появилась долгожданная точка. Мюррей возвращался из разведки. Напряжение нарастало. Это было волнение, которое человек переживает десятки, сотни раз, но всегда оно кажется новым и неповторимым.
Какой сигнал подаст Мюррей? У нас были установлены условные знаки. Если он качнет крылом один раз, значит, нашел слоненка со слонихой. Если несколько раз — целое стадо слонов. Резкий вираж влево означал буйволов.
Мы с нетерпением смотрели на небо. Наши джипы работали уже на полных оборотах. Рев моторов победно разрывал тишину девственного леса. Кимури молчал…
Самолет сделал короткую мертвую петлю. Значит, Уотсон нашел носорога. Джипы рванулись в лес.
Самолет нас вел, указывая место, где находится животное. Наконец, самолет начал описывать круги — один, два, три — и вот… мы у цели. Я обратил внимание на руки Кимури. Они были сжаты в кулаки, на которых резко выступали суставы. Я чувствовал, что Кимури дрожит от внутреннего напряжения, что он переживает не только сегодняшнюю охоту, но и все свое прекрасное прошлое — молодость, когда он, знаменитый охотник, оказывался лицом к лицу с опасностью, со смертью и всегда выходил победителем. Я чувствовал, что Кимури переживает снова и нечто большее — ту минуту, когда он впервые понял, что он, Кимури, перестал быть победителем — победителем стало немилосердное ко всему время. Кимури перестал охотиться. Он рубит деревья, добывает пищу, косит траву, кормит животных. Он работает на Белого господина. Кимури уже не охотится. Охотится Белый господин. А я так хотел быть его другом.
Наконец-то я понял эту постоянную тоску в его глазах… Итак, мы занялись охотой. Перед нами была самка носорога с детенышем. Детеныша мы довольно легко поймали с помощью лассо. Но мать бешено кинулась на наш джип, врезалась головой в капот машины, затем метнулась в ту сторону, где как раз сидел Кимури. Она выбила дверцу, но в последний момент мне удалось рвануть к себе Кимури и перекинуть его через плечо, продолжая другой рукой управлять машиной, лавируя тяжелым джипом и увертываясь от разъяренной самки. Когда все осталось позади и опасность миновала, многое мне стало ясно.
Знаменитый охотник сидел верхом на плечах у Белого господина и безучастно следил за его борьбой со зверем. Безучастно и беспомощно. Белый господин спас ему жизнь. Буш мне вдруг показался тихим, пустынным и грустным. На какое-то мгновение и я понял всю беспощадность времени и боялся той минуты, когда мне придется взглянуть в глаза Кимури.
Африканцы грузили детеныша в сопровождающий нас другой джип. Детеныш истошно визжал. Самолет, который все время кружил над нами и следил за моим поединком, начал удаляться, и звук его мотора стал стихать. Мюррей всегда после такой яростной охоты делал в воздухе какую-нибудь фигуру, приветствуя нас. Так было и на этот раз.
— О'кей, Джо.
На спине у меня все еще сидел мужчина, который был неспособен защитить свою жизнь. Наконец, он начал слезать. Делал он это долго и неуклюже, а я не мог себе представить, что же мы теперь скажем друг другу. Джип увозил детеныша в лагерь. Маленький носорог был прекрасен, и в другое время я бы радовался ему, как ребенок. Но на этот раз мне все было безразлично.
Кимури молча сел рядом со мной. Изрядно покалеченный джип медленно тащился в лагерь. Йосуа, наш африканский механик и водитель, в ужасе схватился за голову, начал причитать, что этот джип больше никогда уже не будет джипом. Но он всегда так делал, и поэтому никто не обращал на него внимания и не верил его словам. Йосуа был великолепным механиком. Просто невозможно себе представить то, что порой ему удавалось. Не раз мы возвращались после вечерней охоты в таком исковерканном джипе, что в других условиях его нужно было бы просто-напросто выбросить на свалку. Но Йосуа всю ночь что-то сваривал, сверлил, стучал молотком, а утром на том же самом джипе мы снова ехали на охоту. Кимури вылез из машины. А я был рад причитаниям Йосуа, которые помогали разрядить неловкость. Вдруг я почувствовал, что Кимури смотрит на меня. Я не мог больше избегать его взгляда и тоже посмотрел на него. Впервые я не увидел тоски в его глазах.
Но лед тронулся еще не скоро. Как и прежде, Кимури был молчаливым и неприступным.
Каждый день, после окончания утренней и вечерней охоты, мы отправлялись в буш в поисках пищи для себя и для животных. Однажды, это было уже спустя несколько недель, с Кимури снова произошло приключение. Мы рубили траву, и Кимури пангой разбил себе палец. Он ждал, что я скажу и что буду делать. Я ничего не сказал. Но когда мы возвратились в лагерь, я не позволил ему лечиться своими средствами, я принялся сам за лечение. Бинт, шприц, флаконы с лекарствами, таблетки — все это было для Кимури совершенно новым. Он внимательно следил за моими действиями как за неведомым и непостижимым для него ритуалом и без единого слова ему подчинялся.
Да, без единого слова. Кимури продолжал молчать.
Наша работа по отлову животных шла успешно. В лагере у нас было уже девять прекрасных самок носорога и пять самцов. Не думайте, что носорог — это тупое, бесчувственное и глупое животное. Носорог такое же «интеллигентное» животное, как и слон. Детеныш носорога Леночка, которую мы поймали во время памятной охоты с Кимури, быстро к нам привыкла. Постепенно мы научились понимать ее «язык». Если «девушке» становилось скучно, она соответствующим тоном требовала нашего общества. Если у нее появлялась жажда, она извещала нас об этом уже совсем другим голосом. Но если она сердилась, то ее голос принимал такую окраску, что мы старались держаться от нее подальше. Все наши «девушки» — молодые самки носорогов — отличались довольно капризным характером, но все же мы научились их понимать.
Африканцы продолжали называть меня Белым господином. Как я уже говорил, меня это очень сердило. Я не хотел быть Белым господином. Но потом мне стало ясно, что наши представления о человеческих отношениях им непонятны и добиться мне от них ничего не удастся. Поэтому мне следовало смириться. Если я не буду придерживаться существующих здесь общественных отношений, они меня просто перестанут уважать. Я понял, что работаю в совсем иных условиях. Но человек может и должен всегда оставаться человеком. Я старался завоевать дружбу работающих с нами африканцев, помогая им решать различные проблемы — большие и малые.
