Джером Джером - Трое в лодке, не считая собаки

Ленч подали, как только они отошли от Ширнесса. Мой приятель не проголодался так как думал, и удовлетворился ломтиком вареной говядины и земляникой со сливками. Весь день после этого он находился в раздумье. Иногда ему казалось, что неделями он ничем кроме вареной говядины не питался. А иногда — что годами только и жил на землянике со сливками.

Равным образом ни говядина, ни земляника со сливками не были счастливы. Им, можно сказать, не сиделось на месте.

В шесть пришли и сказали, что обед готов. Это сообщение не вызвало у моего приятели никакого энтузиазма. Но он осознавал, что некую часть из этих двух фунтов и пяти шиллингов следует отработать, и, хватаясь за снасти и прочее, спустился в буфет. У подножия лестницы его приветствовало смешанное благоухание лука, горячей ветчины, жареной рыбы и овощей. К нему со льстивой улыбкой подошел стюард и спросил:

— Что вам принести, сэр?

— Унесите меня отсюда, — был слабый ответ.

Тогда его быстро вывели, прислонили к стене, с подветренной стороны, и оставили.

В продолжение следующих четырех дней он вел простую безупречную жизнь, питаясь галетками с содовой[6]. Однако ближе к субботе он исполнился самонадеянности и отважился на слабый чай с тостами. А в понедельник он уже объедался куриным бульоном. Он сошел с корабля во вторник, и когда тот дымя отходил от причала, посмотрел вслед с сожалением.

— Он уходит, — сказал мой приятель. — Он уходит. А с ним на два фунта еды, которая вся моя и которая мне не досталась.

Он сказал, что если бы ему дали еще денек, он бы наверняка все исправил.

Так что я решительно воспротивился прогулке по морю. Нет, как я уже объяснил, не ради себя. Мне никогда не бывает дурно. Просто я опасался за Джорджа. Джордж заявил, что с ним все будет в порядке, и ему даже понравится, но вот мне с Гаррисом он посоветует об этом даже не помышлять — он просто уверен, что мы оба будем болеть. Гаррис ответил, что собственно ему самому всегда было в высшей степени странно, каким это образом людям на море удается заболевать. Он сказал, что люди, должно быть, делают это нарочно, чтобы порисоваться. Он сказал, что самому-то ему часто хотелось заболеть, но никогда не получалось.

Затем он начал травить байки о том, как пересекал Пролив в такую страшную качку, что пассажиров пришлось привязывать к койкам, а на корабле оставались только два живых существа, которые не болели — он сам и еще капитан. Иногда это был он сам и второй помощник, но как правило, это был он сам и еще кто-нибудь. Если это был не он сам и еще кто-нибудь, тогда это был он сам.

Загадочный факт, но морской болезнью вообще никто никогда не страдает — на суше. На море же вы натыкаетесь на целые толпы больных, на целые пароходы. Я еще никогда не встречал человека, на суше, который знал бы вообще, что такое морская болезнь. Где эти тысячи тысяч страдальцев, которыми кишит каждое судно, скрываются на берегу — тайна.

Будь большинство таких похожи на малого, которого я видал как-то на ярмутском рейсе, я объяснил бы эту обманчивую загадку с легкостью. Помню, мы только что отошли от Саутэндского пирса; он высунулся в один из люков крайне опасным образом. Я поспешил на помощь.

— Эй! Ну-ка назад! — сказал я, тряся его за плечо. — Свалитесь за борт.

— О господи! Ну и хорошо.

Вот все, что мне удалось из него выжать. С тем пришлось его и оставить.

Три недели спустя я встретил его в кофейне, в гостинице в Бате. Он рассказывал о своих путешествиях и с жаром распространялся о том, как обожает море.

— Как я переношу качку? — ответил он на завистливый вопрос робкого юнца. — Что ж, однажды, признаться, меня слегка мутило. Это было за мысом Горн. Наутро судно потерпело крушение.

Я сказал:

— Простите, а не вас это как-то слегка, хм, мутило на Саутэндском рейде? Вы еще хотели оказаться за бортом?

— На Саутэндском рейде? — переспросил он с озадаченным выражением.

— Ну да. По дороге на Ярмут, три недели назад.

— Ах тогда! — ответил он, просияв. — Да, вспомнил. В тот день у меня была мигрень. Это, знаете ли, пикули. Ужаснейшие пикули, которые мне вообще доводилось пробовать на порядочном корабле. А вы их не пробовали?

Что касается меня, я открыл превосходное средство против морской болезни. Нужно просто сохранять равновесие. Вы становитесь в центре палубы. Корабль вздымается и зарывается носом; вы балансируете так, чтобы все время держаться прямо. Когда нос корабля поднимается, вы наклоняетесь, пока палуба почти не коснется вашего носа. Когда задирает корму, вы откидываетесь назад. Час-другой помогает отлично. Правда неделю вы так не пробалансируете.

Джордж сказал:

— Давайте махнем вверх по реке.

Он сказал, что у нас будет и свежий воздух, будет и моцион, и покой. Постоянная смена пейзажа займет наши умы (включая то, что есть такого у Гарриса), а тяжелый труд поспособствует аппетиту и хорошему сну.

Тут Гаррис заметил, что, по его мнению, Джорджу для улучшения сна трудиться не следует. Это может оказаться опасным.

Он сказал, что не совсем понимает, как это Джордж собирается спать больше чем спит обычно (учитывая, что в сутках всего лишь двадцать четыре часа, зимой и летом без разницы). Если уж Гаррис решил спать еще больше, тогда пусть лучше умрет и не тратится, таким образом, на стол и квартиру.

Гаррис, однако, добавил, что река «попадает в тютельку». Я не знаю, что это такая за «тютелька», но, как понимаю, «в тютельку» всегда что-нибудь попадает (что этим тютелькам весьма делает честь)[7].

Я также считал, что река «попадает в тютельку», и мы с Гаррисом согласились, что Джорджу пришла в голову удачная мысль. В нашем тоне просквозило даже некоторое удивление — оттого что Джордж вдруг оказался таким смышленым.

Единственным, кого предложение не сразило, был Монморанси. Вот уж Монморанси в реку никогда не стремился.

— Все это очень хорошо для вас, — сказал он. — Вам такое по нраву, а мне нет. Мне там нечего делать. Пейзажи не по моей части, и я не курю. Если я увижу крысу, вы не остановитесь, а если я уйду спать, вы начнете валять дурака с лодкой и плюхнете меня за борт. С моей точки зрения вся эта затея — полнейшая глупость.

Однако нас было трое против одного, и предложение было принято.

Глава II

Мы разложили карту и принялись обсуждать планы.