Марлена де Блази - Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой
Мы захватили две новые швабры, пластмассовое ведро, губку и по одной разновидности всех гелей, пен, спреев и мастик, которые сулили благоухающее хвоей избавление от домашней грязи. Капля в море. Наши соседи разошлись и вскоре вернулись с собственными орудиями труда. Литровые пластиковые бутылки розового спирта, полиэтиленовые мешки, набитые ветошью, щетки и швабры для уборки промышленных помещений.
Вскоре у нас набралось три мойщика окон, подметальщица на каждый этаж, и наготове были мойщицы полов. Ремонт в доме закончился меньше месяца назад, так что требовалась в основном обычная уборка. Не прошло и четырех часов, как все решительно преобразилось. Окна сверкали, полы стали несколько чище — с них отскребли наслоения грязи, — со стен смахнули пыль, ванная сияла. Флориана повесила свежие, отороченные кружевами занавески на наш светлый деревянный baldacchino, только что собранный Фернандо с помощью карабинеров. А подкреплялась вся бригада привезенной из Венеции и уже нагревшейся водой «Феррарелле» из бумажных стаканчиков.
Мы с Фернандо посовещались и, поскольку было всего шесть часов, пригласили всех помощников в деревенский бар на аперитив. К этому времени карабинеры вполне втянулись в работу и не выказывали ни малейшего желания отбыть. Только албанцы мялись, ища глазами пути к отступлению. Оттаявшие полицейские их успокоили: они уже решили, что отвернутся, когда рабочие соберутся уезжать. Мы потащились вверх по склону холма к деревне, кто пешком, кто на велосипеде, но все усталые и довольные, каждый по-своему. Мы чувствовали себя как после уборки урожая, как после посиделок деревенских мастериц, и мы честно заслужили утоление голода и жажды. За кампари с содовой последовало белое вино, потом кто-то начал разливать красное. И что может быть лучше после миски сочных соленых черных оливок, чем обильная груда bruschette — поджаренного над огнем хлеба, политого отличным местным маслом, присыпанного морской солью и съеденного горячим. Но, похоже, никто не собирался говорить arrivederci.
Мы с Фернандо провели новое совещание, на сей раз с участием двух поварих, Биче и Моники, работавших в ресторане при баре. Сумеют ли они накормить нас всех? Вместо того чтобы просто ответить «да» или «нет», Моника напомнила, что у каждого из этих семнадцати человек есть хотя бы один родственник и что всех через полчаса ждут домой к ужину. Однако я напрасно беспокоилась. Флориана, та, что стояла подбоченившись, как и раньше, взяла все в свои руки. Несколько женщин разошлись. Другие перешли на маленькую террасу, сдвинули столы и расстелили пластиковые скатерти, расставили тарелки и разложили столовые приборы, расставили стаканы и огромные винные кувшины. Из подвала зала собраний извлекли дополнительные столы, и вскоре вся пьяцца превратилась в ресторан под открытым небом.
Призвали fornaio, пекаря. Тот, подобно блестящему от пота кентавру, увенчанному белым мучным колпаком, сверкая из-под фартука голыми коленками, накачал колеса велосипеда и укатил вверх по холму в деревню, то звоня в звонок, то гудя в рожок. Я смотрела на него и на остальных и дивилась, сколько радости доставляет им столь простое событие.
Вернувшись, пекарь выгрузил из корзины на багажнике караваи величиной с тележные колеса, водрузил их на стол и отступил, чтобы полюбоваться, рассказывая, что один предназначался для osteria в Пьяцце, а другие для замка в Фигине.
— Пусть едят вчерашний хлеб! — провозгласил он, садясь в седло, и укатил, крикнув через плечо, чтобы для него оставили три места за столом.
Женщины, удалившиеся для стремительного набега на свои кухни, возвратились в бар со всем, что было приготовлено к семейному ужину. Следом подтянулись их матери, дети и мужья. Итальянки локтем прижимали к боку кастрюли и миски с едой, а свободной рукой заправляли под платки выбившиеся пряди волос. Их голоса в нежной вечерней тишине походили на щебет стайки птиц. В цветастых передниках — которые, как мне предстояло узнать, не снимали с утра до вечера, — поверх синих узких юбок, сунув ноги в розовые тапочки, они сновали от домов к пьяцце. И дома, и пьяцца были их владениями.
Человек, которого все звали Барлоццо, видимо глава деревни, расхаживал вокруг столов, расставлял тарелки, разливал вино, хлопал по плечам. Барлоццо было за семьдесят: долговязый и тощий, с глазами такими черными, что они отливали серебром. Он выглядел жестким. Он завораживал. Много позже мне довелось увидеть, как его глаза в сумерках смягчались до серого цвета предгрозового неба — перед грозой небесной или душевной. Волосы его, густые и гладкие, седые и светлые, говорили о юности в старости. И сколько я его знала, так и не смогла решить, тянет ли время его назад или манит вперед. Он был летописцем, сказителем, духом. Он был магом. Ему, этому старику, предстояло стать моей музой, моим animatore, душой материального мира.
Еще торжествуя успех своих цветов тыквы, Биче и Моника возвратились с полными подносами прошутто и салями, cose nostre, домашнего приготовления, говорили они, подразумевая, что их семья откормила и зарезала свинью, после чего искусно превратила каждую часть туши, шкуру и сало в колбасу или ветчину того или иного вида. Тут же были кростини, тонкие круглые хлебцы, поджаренные с одной стороны, а с другой пропитанные теплым бульоном и густо намазанные пастой из куриной печени, каперсов и тонко наструганной лимонной цедры. Снова скрывшись в кухне, Биче вынесла две большие глубокие миски pici — толстых, грубых, скатанных вручную макарон. Соусом для них служили протертые зеленые помидоры с давленым чесноком, оливковым маслом и базиликом. Восхитительно!
Многие женщины принесли супы: суп чаще, чем паста, служит традиционным primo, первым блюдом в тосканском обеде или ужине. Кажется, никто не замечал, что супы стоят на столе, пока мы поглощали pici. Супы обычно подаются чуть теплыми, сдобренными маслом и мелко натертым пекорино, овечьим сыром.
— Вкус острее чувствуется, quando la minestra е servita tiepida, когда суп подают чуть теплым, — терпеливо объясняла мне через стол Флориана. — Те, кто требует, чтобы суп был горячим, обжигают себе нёбо, так что им приходится есть его все более горячим, чтобы хоть как-то распробовать, — добавила она с таким видом, словно корень всех человеческих бед в чересчур горячих супах.
Там был суп из farro, древнего, похожего на ячмень сорта зерна, с рисом; был суп из черствого хлеба, размоченного в воде и сдобренного чесноком, маслом, розмарином и свежемолотым черным перцем, и еще один — из крупных белых бобов с шалфеем и томатом, и еще из молодого горошка, отваренного с добавлением полевых трав.
