Вильям (Уильям) Виллис (Уиллис) - На плоту через океан
Рассвет только начинался, когда появилась первая птица. У черных фрегатов длинные, узкие крылья, они чудесные летуны и акробаты. Летучие рыбы выскакивали из воды, взлетая на своих тоненьких, как паутина, крылышках, их темно-синие спинки почти невозможно было разглядеть сверху. Они то и дело меняли направление полета, наблюдая своими большими глазами за дельфинами, рыскавшими в нескольких футах под ними. Но, как только одна из рыб взлетала, ускользнув от дельфина, птица камнем падала на нее. Нежное мясо летучих рыб — лакомый кусочек для пернатых хищников. Преследуемые рыбы, словно стрелы, носились над волнами, а птицы, выполнявшие акробатические номера в воздухе, хватали их своими длинными клювами. Дельфины вспенивали воду, рассекая ее, как торпеды. У дельфина узкое, удлиненное тело, которое создано природой для стремительного движения. Голова у него спереди срезана отвесно, словно скала, и выполняет роль клина и переднего руля. Создается впечатление, что он в высоком шлеме. Воинственный вид придает дельфину гребень-плавник, который начинается от самого носа и тянется вдоль всей спины до хвоста наподобие гривы; дельфин напоминает индейца в уборе из перьев, спускающемся до пят. Обычно дельфины плавали под водой, но иногда на мгновение над волнами появлялись их головы или плавники.
Порою битва происходила около моего плота, и летучие рыбы падали на палубу, но, истребив или рассеяв стаи рыбок у плота, дельфины продолжали их избиение поодаль от нас. Все новые и новые стаи живых крылатых стрелок беспрестанно взлетали над водой, и, казалось, эта часть океана прямо кишит летучими рыбами.
Хотя птицы без конца поедали рыбок, охота продолжалась весь день. Дело в том, что фрегаты способны проглотить несметное количество рыб. Мне приходилось наблюдать за этими птицами во время своих прежних плаваний, и я знал, что они без устали могут пролетать огромные расстояния над бушующим океаном, много дней подряд обходясь без еды.
Иногда черный фрегат заглатывал слишком большую рыбину, и ее хвост торчал у него из клюва. Птица медленно описывала круг за кругом, пока не съедала свою добычу целиком. Даже совершая самые сложные маневры в воздухе, фрегаты сохраняли плавность полета и столь же плавно, как будто без всяких усилий, подхватывали летучих рыб. Они проделывали это так же небрежно, как какая-нибудь леди берет изящными пальчиками сигарету. Казалось, летучая рыба сама прыгала им в клюв. А внизу, в покрытых пеной волнах, измученных рыбешек подстерегали дельфины.
Только когда становилось темно и уже ничего нельзя было разглядеть, птицы прекращали охоту. Тогда отяжелевшие от еды фрегаты медленно направляли свой полет к Галапагосским островам, где они гнездились на прибрежных скалах; им предстояло пролететь двести — триста миль. Дельфины же всю ночь напролет прыгали, с шумом рассекая воду вокруг плота.
На плоту я находил множество летучих рыб и несколько дней чуть не объедался ими. У них нежное мясо, мягче, чем у крупных рыб. Из десяти — двенадцати рыбок длиной в шесть — восемь дюймов можно приготовить превосходное блюдо. Я собирал их на крыше каюты, в шлюпке, на палубе.
Иногда они даже падали мне на голову или ударялись об меня. Многие ускользали сквозь многочисленные щели в бамбуковой палубе, но все же их достаточно оставалось для меня и для Микки. Это было приятное добавление к нашему ежедневному рациону. Попробовав первую рыбешку, Микки чуть не обезумела от восторга. Обычно на ночь я отвязывал ее, чтобы она могла поохотиться вволю. Услыхав, что летучая рыба упала на палубу или ударилась о стенку каюты, я спешил ее схватить, пока она не скрылась в ближайшей щели и не ушла обратно в воду. Иногда мы с Микки одновременно поспевали к месту падения рыбки. Когда же Микки опережала меня, она хватала рыбешку и забиралась под палубу на основные бревна, где я не мог ее достать.
Керосинка с одной горелкой окончательно вышла из строя, а на другой действовала только одна из двух горелок. Если и она подведет меня, то мне придется питаться сырой рыбой. У меня имелось двадцать пять банок овощных консервов, но их нельзя будет употреблять, когда испортится последняя горелка.
Микки ждала рыбы с гораздо большим нетерпением, чем я. Она так и не пристрастилась к консервам, захваченным мною специально для нее, а необходимые ей витамины предпочитала получать в свежем виде, из моря. Однажды я убедился в этом, вытащив на палубу одну из килевых досок в носовой части плота, остававшуюся под водой с тех пор, как мы отплыли из Кальяо. Доска обросла мохом и ракушками, которые кошка принялась сдирать и поедать; она паслась на мху, словно теленок. Микки проделывала это день за днем, даже когда мох выгорел под экваториальным солнцем. Теперь, когда у нас завелась свежая рыба, она больше не смотрела на доску. Но, если она останется без рыбы, я всегда смогу состряпать для нее блюдо из покрывавших бревна морских уточек и мха.
Окруженная летучей рыбой, которую легко было добыть, Микки пребывала в прекрасном настроении. Большую часть дня она спала. У нее были свои излюбленные местечки. Ранним утром она лежала на солнцепеке, а потом искала прохлады в тени. Так она проводила время днем, не появляясь до захода солнца. Потом Микки сидела возле меня до тех пор, пока первая летучая рыба не взлетала над водой. Тогда она устремляла взгляд на море. Как зачарованная, следила она за дельфинами, стремительно выпрыгивающими из воды. Не раз я оттаскивал кошку от самого края плота, опасаясь, как бы она не свалилась в воду. Впрочем, я стал подозревать, что у кошки чувство равновесия больше развито, чем у меня. Когда летучие рыбы начинали падать на палубу, она хватала одну из них и убегала под палубу на основные бревна, где шумно бьются волны. Микки не появлялась оттуда до тех пор, пока не съедала рыбу. Затем она ложилась на ящик как можно ближе к клетке попугая и засыпала. Когда же ночью я освещал ее электрическим фонариком, она смотрела на меня своими большими желтыми глазами, словно желая сказать: "Я ничего дурного не сделала". Но попугай Икки отлично понимал, что кошка охотилась за ним, и всякий раз забивался в самый дальний угол клетки и спал беспокойным сном: один его глаз был всегда открыт.
До сих пор я не мог урвать ни единой минутки для себя, нельзя было даже подумать об отдыхе. Когда я не управлял плотом или не был занят какой-либо другой работой, я пытался немного соснуть. Десятиминутный сон освежал меня и позволял бодрствовать долгие часы. Иногда я падал на палубу, до смерти усталый и изнуренный, буквально теряя сознание. В таких случаях, казалось, кто-то управлял плотом вместо меня, ибо, очнувшись от глубокого сна, я видел, что плот только что начал сходить с курса...
