Райнхольд Месснер - Хрустальный горизонт
Примерно через час езды мы пересекаем охраняемый мост через реку Киичу. Отара овец бредет по прибрежной гальке к мутной воде. Рядом старая лодка. На пыльной дороге то и дело встречаются пешеходы, идущие в Лхасу. Наш шофер пугает их пронзительными гудками, они шарахаются в стороны от машин. Тряска и качка джипа убаюкивают меня, просыпаюсь только, когда начинаю зябнуть. Мы находимся высоко, становится довольно холодно. Под серпантином дороги – разрушенные деревни. Посреди них видны свежевыбеленные остатки храмов. На серо-коричневом фоне склонов, как зеленые пасхальные яйца, лежат крошечные возделанные поля. Здесь нет деревьев. Вдали вроссыпь передвигаются черные точки – пасущиеся яки. Мы поднимаемся все выше, ветер становится режуще холодным. На перевале высаживаемся.
Горный перевал увенчан кучей камней. Согласно верованиям тибетцев, перевалы населены духами. Чтобы настроить их благосклонно, благочестивые путники кладут здесь для них камни, на которых раньше часто были искусно вырезаны молитвы. В эту каменную стену воткнуты бамбуковые шесты, на которых висят молитвенные флаги и клочки овечьей шерсти. Даже изношенная парчовая шапка развевается на ветру. Глубоко под нами огромное бирюзово-синее озеро. Его многочисленные рукава и заливы обрамлены горными хребтами. Кое-где видны деревеньки и террасы пашен, которые кажутся игрушечными. Позади коричневых хребтов вырастают горные цепи разных цветовых оттенков. На горизонте четко вырисовываются остроконечные белые вершины. И надо всем этим простирается темно-голубое небо, по которому, как сказочные животные, плывут отдельные снежно-белые облака.
Никогда прежде я не чувствовал во время путешествия такой внутренней тревоги. Но сейчас я на какое-то мгновение совершенно счастлив.
Цао торопится. Мы должны еще сегодня прибыть в Шигацзе, а это далеко. Наш джип ползет вниз по серпантину дороги, навстречу неподвижной бирюзовой глади озера. Когда скорость увеличивается, мне становится досадно. Хотелось бы идти пешком, чтобы слиться с пейзажем, чтобы ритм шагов соответствовал течению мыслей.
Мы переезжаем озеро по дамбе, которая почти полностью затоплена водой. То и дело попадаются небольшие группы рабочих, занятых ремонтом дороги.
Исправные дороги необходимы для осуществления контроля над страной. Китайцы проводят гигантские работы по освоению до сих пор почти лишенного дорог Тибета.
Иногда навстречу попадаются грузовики, кабины которых украшены свежим бамбуком. Цао объясняет мне, что они едут из долины Ниларму, на непальской границе. Водители везут с собой в скупое высокогорье немного от тамошнего изобилия. Между Китаем и Непалом существует обмен товарами, но я не совсем понял, чем они торгуют. Мы останавливаемся перед казармой, Цао и Чен здороваются с комендантом, с гордостью, как диковинных животных, представляя нас. Мы пьем чай из эмалированных, раскрашенных чашек. Комендант – молодой китаец живет здесь 10 лет и за это время видел свою семью только два раза. Его комната бедна, но опрятна. Железная койка, два стула, грубый стол, миска для умывания, телефон – вот и все. На стене, оклеенной белой оберточной бумагой, висят на гвоздях две шапки. Хлопчатобумажная – для лета, меховая – для зимы. Этот человек доброжелателен и вежлив. Родом он из Южного Китая, тоскует по дому и прячет тоску за благоразумием слов. Он предлагает нам липкие конфеты на жестяной тарелке, и его жест исполнен спокойного дружелюбия, которое напоминает о старом Китае. Впервые в жизни меня тронул военный комендант, я почувствовал в нем человека, страдающего и одинокого. Перед ним и его солдатами стоит задача – следить за проведением экономических мероприятий в стране, объясняет мне Цао. При этих словах я снова возвращаюсь в настоящее.
Дорога ведет нас все дальше и дальше на запад. Маленькими оазисами кажутся раскинувшиеся среди разделенных земляными насыпями оросительных канав деревни со вспаханными полями, пасущимися на нежно-зеленых лугах яками и коровами. Нередко новая деревня построена неподалеку от разрушенной. Теперь мы уже с первого взгляда отыскиваем немного выше селения развалины монастыря или гомпы, маленького храма. У некоторых деревень видим группы колхозников, занятых пахотой. Упряжки яков тянут странные допотопные плуги. На рогах этих хрюкающих быков в качестве украшения прикреплены красные шерстяные помпоны. Хомуты украшены красными флагами Народной Республики, однако на шкуре животных я то и дело вижу маленькие молитвенные вымпелы. Дети с визгом бегут нам навстречу; каждый раз, когда мы останавливаемся, нас тут же окружают люди, на нас смотрят темные лица, с нами шутят, но мы ничего не понимаем.
Плодородные оазисы в долинах рек сменяются широкими равнинами, покрытыми песком или травой. То тут, то там на фоне ясного неба высятся разрушенные выветриванием скальные бастионы.
Высшая точка перевала между Лхасой и Шигацзе
После восьми часов езды через перевалы и долины, потные и грязные, мы приближаемся к широкой долине Цангпо Шигацзе. Бараки военного типа, крыши из гофрированного железа, обнесенные колючей проволокой стены. На удручающем цементно-сером фоне что-то сверкает теплым красным и золотым цветом: монастырь Ташил-хунпо. Райская птица в бетонном гнезде. Выше – как и следовало ожидать – остатки огромной разрушенной крепости. Шигацзе – второй по величине город Тибета. Когда-то он был знаменит серебряной кузницей и ковровой мастерской; здесь растет самая лучшая в Тибете пшеница. Здесь была резиденция панчен-ламы (Панчен-лама – один из двух высших иерархов (наряду с далай-ламой) буддистской церкви в Тибете. Пан – от санскритского «пандита» («учитель»), чен – по-тибетски «великий». Считается воплощением будды Амитабы. X панчен-лама, Лобсанг Чхоки-гьэцэн, родился в 1938 г. в провинции Цинхай, в 1964 г. был репрессирован, в 1978 г. «прощен», окончательно реабилитирован в апреле 1988 г. В настоящее время он депутат Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП), в качестве заместителя председателя Постоянного комитета ВСНП и Почетного президента Всекитайского буддистского общества. Постоянно проживает в Пекине. Впервые после 1964 г. панчен-лама посетил Тибет в 1982 г., с тех пор неоднократно бывал там с «инспекционными поездками»), и здесь он по-прежнему проводит отпуск в летнем дворце, когда не исполняет свои депутатские обязанности в Пекине.
Нас с Неной привезли в единственную в городе гостиницу (В последние годы индустрия туризма в ТАР получила большое развитие. В 1988 г. здесь насчитывалось 23 отеля на 3 тысячи мест. В 1987 г. ТАР посетили 43 тысячи иностранных туристов), и мы уже не удивляемся тому, что она расположена среди казарм. Мы смертельно устали. На маленьком столике две жестяные миски для умывания и теплая вода в ярко расписанном термосе, без которого здесь не обходится ни одно, даже самое простое домашнее хозяйство. Мы крепко спим до тех пор, пока в 5.30 утра нас не будит кваканье из громкоговорителя. Город поднимают на работу и призывают не забывать о важнейших принципах правительства Народной Республики. Все это сопровождается ужасной музыкой. Я слышу послушный топот ног и невольно вспоминаю свои интернатские годы. Воспоминания детства смешиваются с действительностью. Терпеть все это за 150 немецких марок с человека за ночь? Что я, в самом деле, сумасшедший? Китайцы знают наверняка, что сюда не завернет ни один европеец. Я нерешительно смотрю на мой жестяной ночной горшок с узором из золотых рыбок, затем все же собираюсь с силами и иду через пыльную казарменную площадь в загаженный клозет.
