Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой
Дынгай рассказал мне, что застал у Марии Петровны всех ее бывших учеников, в том числе и свою Оксанку.
Учительница усадила Дынгая за стол, напоила чаем с пирожными и расспрашивала его о делах на Гаиле.
А когда он достал узелок, развязал его и показал жемчужину, все ахнули от удивления.
— Это вам, дорогая Мария Петровна, — сказал Василий и добавил: — Такой жемчужины, думаю, ни у кого нет. Раз в сто лет, наверно, такая попадется...
Мария Петровна долго отказывалась, говорила, что ничем не заслужила такого подарка. Но Василий решительно настоял, сказав, что она сделала для нанайского народа так много, что и жемчугом не отблагодаришь. Мария Петровна смутилась, покраснела, сказала, что ничего такого не совершила, чтобы дарить ей драгоценности, но девушки закричали, чтобы она не обижала своих учеников.
— Вы, дорогая Мария Петровна, первая открыли нам путь к свету, к знаниям, — сказала Оксанка и, посмотрев на брата, громко заявила: — Пусть этот подарок будет не только от Васи, а от всех нас!
Растроганная Мария Петровна шутливо заявила:
— Теперь я буду, как царица Клеопатра! — И рассказала легенду о царице Клеопатре, обладательнице самой крупной и дорогой жемчужины в мире, и о том, как царица в присутствии знатных гостей бросила жемчужину в бокал с уксусом, а когда жемчужина растворилась, выпила этот уксус.
— По-моему, очень глупая эта ваша царица! — воскликнула Оксанка.
А Дынгай сказал:
— Я эту жемчужину долго замаривал, она и в уксусе не растворится, вот какая она твердая...
— Да, я очень буду беречь этот подарок, — сказала Мария Петровна. Глаза ее встретились с глазами Василия, и ему показалось, что она прочла в них все, что творилось у него в душе...
— А нам наша бабушка нам другую легенду рассказывала, помнишь, Оксанка? — переведя дыхание, произнес Дынгай. — Она рассказывала нам, что жемчужина — это капля росы, которая упала в раскрытые створки ракушки. В какую погоду капля упадет, такой цвет будет у жемчужины. Если в ясную, когда небо чистое, безоблачное и ярко светит солнце, то и жемчужина будет светлая, чистая, с голубым или розовым блеском.
— Я думаю, что капля росы, из которой выросла эта жемчужина, упала в очень ясную погоду! — серьезно сказала Мария Петровна.
И все с ней согласились.
Они пили чай с пирожными и вспоминали время, когда Мария Петровна жила с ними на Гаиле, в крохотной комнатке при школе, и как они частенько собирались у нее в зимние вечера послушать интересные книжки. А Василий Дынгай вдруг рассказал всем, как он однажды плыл с учительницей вверх по течению и как они за разговорами не заметили, что оморочку потянуло обратно на целых пять километров, и только в сумерках, при свете луны, они добрались домой.
— Ах, какой замечательный вечер был тогда, помнишь, Василий? — с восхищением сказала Мария Петровна. — Луна так ярко сияла, что было светло, как днем. Непременно приеду летом на Гаил. Вася, ты меня покатаешь на оморочке в лунную ночь? Да?
— Приезжайте с Колей, — ответил Дынгай.
...Все это мне рассказал Василий Карпович, когда мы встретились с ним в Ключевой и ночевали вместе в домике лесничего.
— Ну как, поедешь со мной на жемчужную речку? — спросил он после того, как рассказал эту историю с жемчужиной.
— Непременно поеду, Василий Карпович! — сказал я, совершенно растроганный его добротой. — Готов хоть сейчас отправиться в путь.
— Ладно, давай, пожалуйста, поедем туда, где сейчас старый Аким Дятала с сыном Никифором ракушку ловят. Может быть, и Петухов Николай Иванович тоже там. Он хотя и без правой руки, инвалид войны, однако, так ловко ракушку ловит, что прямо беда.
И как мог я после того, что услышал от Дынгая, так скоро расстаться с ним? Нет! Я принял его совет — дойти на глиссере до Кривой протоки, а уж оттуда на оморочке вместе с ним отправиться в глубь таинственных лесов, к заветным местам, где небольшая артель добывает даурскую жемчужницу.
2
Устроившись на заветном камне у Кривой протоки, искусанный гнусом, я терпеливо ждал Дынгая. Чтобы скоротать время, достал путевой блокнот, куда записываю все, что приходится видеть интересного во время дальних путешествий. Но только я взялся за карандаш, как передо мной почти бесшумно раздвинулись заросли и в них показался изюбр. Зверь был довольно высок, грациозен и гордо нес молодые рога, которые еще не начали твердеть. Он с минуту постоял, втягивая воздух широко раздутыми ноздрями, и вдруг, будто опомнившись, попятился, а затем стремительно кинулся в сторону, перелетел через колючий шиповник, в кровь разодрав бока. В кустах мелькнула и сразу пропала его рыжевато-красная спина. Это был пантовый изюбр, которого без специального разрешения нельзя стрелять, и, даже получив билет на отстрел, охотник иной раз неделю бродит по дремучей тайге, пока нападет на след такого пантача. А тут изюбр сам пришел ко мне, будто знал, что нет у меня ни ружья, ни билета на право убить его, что я совершенно не страшен ему.
Уже одиннадцать часов, а Дынгая все нет. Надо выбрать какую-нибудь релку[5]посуше, надрать со старых лиственниц коры, смастерить шалашик и встретить, если придется, ночь как подобает таежнику.
Собрал в горку сухого валежника, я срезал немного бересты, подсунул под хворост и зажег. Через две-три минуты костер уже потрескивал, выбрасывая розовые язычки пламени. И чем сильнее он разгорался, тем острее чувствовал я одиночество. Кто бывал в тайге, тот, конечно, знает, что у огня трудно отдыхать одному. Ничто так не располагает к общению, к дружбе, к сердечному разговору, как тихое потрескивание пламени, горячий, чуть пахнущий дымком, крепкий кирпичный чай.
К счастью, на этот раз тревожное одиночество длилось не так уж долго. Где-то неподалеку, за густыми ивами, низко склоненными над водой, вдруг раздался пронзительный свист. Я подбежал к протоке и вдали за крутым поворотом увидел нанайца. Он стоял в оморочке, торопливо подгребая к берегу веслом.
— Дынгай! — закричал я. — Дынгай!
— Однако, живой? — крикнул он в ответ, а когда подплыл и сошел на берег, то рассказал: — Ты знаешь, как дело было? Рано утречком кинулся к оморочке, а она
