Юрий Аракчеев - Зажечь свечу
В остроносом личике Нефедова было что-то крысиное. Казалось, когда-то взяли его за кончик носа и сильно потянули. Потом отпустили, но все черты лица так и остались вытянутыми вперед. Всякий раз, когда нужно было принять решение, на удлиненном лбу Нефедова с глубокими залысинами выступала испарина. Приняв решение, он мог действовать быстро и оперативно — он считался энергичным работником, но был таким до тех пор, пока новое серьезное препятствие не заставляло его лоб покрываться потом. Мысли его тогда начинали метаться без всякого порядка и метались до тех пор, пока чья-то чужая сильная воля не указывала, в каком направлении нужно действовать. И тогда мозг его опять функционировал подобно хорошо отлаженной кибернетической машине.
Нефедов вытащил из кармана брюк платок, казавшийся огромным по сравнению с его маленьким лицом, вытер лоб, встал, опершись на стекло письменного стола, и, аккуратно вложив анонимку в красную папку, с которой всегда бывал на приемах у вышестоящих лиц, направился к Хазарову.
— Можно войти, Пантелеймон Севастьянович? — спросил Нефедов, приотворив дверь.
Совершенно лысый, округлый и черноглазый Хазаров плотно сидел в своем полукресле.
— А, Сергей Петрович! — сказал он весело. — Давай заходи.
«Настроение хорошее», — отметил тотчас Нефедов.
Увидев в анонимке имя Бахметьева, Хазаров почувствовал острый интерес. Он знал Бахметьева… Так, так, еще Барнгольц. Соломон Иванович Барнгольц, приходилось встречаться, как же… Фамилия главного инженера Нечаевой сначала ничего не сказала ему, но когда он вспомнил… Да-да… Так, значит, она любовница Бахметьева, вот как! Ну это еще надо доказать… Цифры… Видимо, автор кое-что знает. Так или иначе… Бахметьев, Бахметьев… Да-да, опасно, конечно, но ведь если…
Однако со стороны ничего нельзя было заметить. Со стороны казалось, что Пантелеймон Севастьянович небрежно, с некоторой брезгливостью даже читает эту безграмотную писанину, чуть прищурив черные глаза и слегка покачивая лоснящейся головой.
— Что ж, Сергей Петрович, — сказал наконец Хазаров с прежней приветливостью, — посмотрим, что с этим делать. Дрянь, конечно, бумажка, но вот цифры конкретные.
— Да-да, Пантелеймон Севастьянович, на это я и обратил внимание, потому вот я вам и…
— Ты прав, как всегда, прав, Сергей Петрович. Но ведь коллектив заслуженный, трудно поверить. Просто трудно поверить. Трус писал какой-то. Ишь ты, ошибок-то навертел… Ну, ладно, оставь, я посмотрю. Что у тебя еще?
Выпроводив Нефедова, Хазаров приказал никого не впускать и задумался. Факты, приведенные в письме, по всей вероятности, не вымышлены. Писал, видимо, не дурак. Его, Хазарова, уже давно интересовали эти озеленители… Бахметьев, конечно, ерунда — безграмотный выскочка, но вот Мазаев… Рискованная игра! Нефедов глуповат, может не туда повернуть, и все же…
Хазаров снял трубку и вызвал Нефедова.
— Сергей Петрович? Зайди на минутку.
Он говорил о другом и лишь в конце, как бы между прочим, сказал:
— Да, с этим… Знаешь, организуй комиссию все-таки. Что-то цифры меня беспокоят. Уж больно точные. Только так, без шуму. А в председатели возьми этого самого… Нестеренку. Знаешь такого?
— Это который из четырнадцатого, бывший начальник участка?
— Вот-вот. Персональный пенсионер, старый партиец. Ну, так?
— Так, Пантелеймон Севастьянович. Я постараюсь.
— Давай не мешкай.
Нефедов почувствовал себя намагниченным. Сам Хазаров поставил перед ним задачу. И задачу ответственную! Вернувшись в свой кабинет, он не мог усидеть спокойно. Он и не ожидал, что дело обернется таким образом. Это была удача, огромная удача. Недаром он чувствовал, что за этой безграмотной писаниной что-то кроется. Но раз Хазаров дал свою санкцию и поручил ему, Нефедову… Наконец-то повезло, наконец-то можно заняться делом, настоящим делом…
Хазаров же, отпустив Нефедова, вдруг почувствовал страх. Он потер свою голову, ощутив теменем прохладу ладоней, поднялся и заходил по огромному кабинету. Мазаев, Мазаев… Опасным вдруг стало это имя, опасным было и то, что он, Хазаров, вот так, на свой страх и риск фактически, затеял это неприятное дело. Хотя бояться-то было вовсе нечего вроде бы, и сам Мазаев очень удивился бы, если бы узнал, что он, Хазаров, вот так сомневается и боится, боится… Но, нет, нет! Он привычно помахал руками, стараясь хоть этим развеять неприятные мысли.
В течение вечера и ночи Сергей Петрович Нефедов, охваченный желанием немедленной деятельности, наметил состав комиссии.
Он рассуждал так. Раз Пантелеймон Севастьянович приказал организовать комиссию и сказал: «Давай не мешкай» (эти слова и сейчас звучали у Нефедова в голове), — значит, он в этой проверке заинтересован. Нужно сделать все наилучшим образом. В комиссию должны войти люди такие, чтоб уж они смогли докопаться до сути. Вот только Нестеренко… Кандидатура эта не нравилась Нефедову, тем более на пост председателя, но раз Пантелеймон Севастьянович сказал… И он подобрал четырех человек — таких, чтобы они не только смогли разобраться в деле, но и как-то уравновесили Нестеренко.
Хазаров поморщился от первой кандидатуры, одобрил вторую и третью и решительно возразил против четвертой, предложив свою.
— Итак, пять. Достаточно?
— А ты сам-то? — удивился Хазаров. — Ты что, себя забыл?
О господи, действительно про себя-то совсем забыл Нефедов.
Состав комиссии был определен.
ГЛАВА II
Они собрались у входа в кинотеатр в девять часов утра, и это выглядело странным, потому что первый сеанс начинался в десять. Но так решил Нефедов.
Накануне он все продумал до мелочей — насколько мог продумать, потому что никогда не бывал ни в самом Управлении № 17, ни на его объектах. Конечно, он мог бы заранее, как бы невзначай, побывать там, чтобы потом уже лучше ориентироваться, но он боялся, что кто-нибудь знает его в лицо, а это — мало ли? — могло показаться подозрительным. А Нефедов хотел, чтобы все было так, как и нужно, самым лучшим образом, с соблюдением полной внезапности, врасплох.
День получения анонимки и санкции Хазарова он считал теперь своим звездным днем, он давно ждал чего-нибудь такого, что могло бы показать его, Нефедова, способности и убедило бы всех в том, что чего-то он все-таки стоит.
Прошло несколько дней, и все эти дни Нефедов плохо спал, неустанно прикидывая, как бы все сделать получше, обдумал все предстоящее до мелочей и узнал о каждом члене комиссии все, что только можно было узнать. Он соблюдал все в строжайшей тайне — никто, кроме него и Хазарова, не знал ничего о предстоящей проверке.
