Карло Маури - Когда риск - это жизнь!
23 ноября — первая вылазка. Пиусси и Мандзони летят на вертолете к станции Ванда, где помогут новозеландцам в строительстве новой базы, а также предпримут ряд исследований и восхождений в районе Сухих долин.
12 декабря наступает очередь моя и Олльера. Мы добираемся самолетом до Скелтон-Глейсер ив высоте 2000 метров. Нам предстоит стать проводниками четырех новозеландских геологов в долгой геологической экспедиции по горному массиву Бумеранг-Рейндж, которая продлится до 8 января. За этот период мы преодолеем по леднику 600 километров, частично на гусеничных средствах, частично пешком, и совершим восхождения на четыре сложные вершины. Тем временем радио приносит сообщение о том, что геолог Мандзони вместе с Иньяцио Пиусси великолепно потрудились: за двадцать дней они проделали долгий путь, поднялись на шесть нетронутых вершин и обнаружили останки ископаемого леса.
17 января на базе Скотта появляются профессор Сегре и доктор Стоккино, которые преодолели путь от Новой Зеландии до Антарктиды по морю, проведя при этом ряд значительных океанографических и метеорологических исследований. Научные участники экспедиции документально оформляют свое прибытие в различных лабораториях базы Скотта, а также соседней американской базы Мак-Мердо.
После исследовательских работ на льдах моря Росса 23 января все возвращаются на базу. Экспедиция окончена.
Наше пребывание на антарктическом континенте длилось 72 дня.
Одним из первых дел, которым мы занялись сразу же по прибытии на базу Скотта, в период акклиматизации, было участие в переписи пингвинов, которой уже давно занималась группа новозеландских специалистов. Было интересно изучать поведение этих тварей, некогда считавшихся птицами, а ныне определяемых как «почти рыбы».
Мы застаем пингвинов в чрезвычайно важный для них период гнездования. И хотя пингвин вполне приспособился к жизни в воде (даже глаза его по некоторым характеристикам схожи с рыбьими), он устраивает гнезда далеко от воды, а к морю направляется лишь подкормиться, преодолевая при этом внушительные расстояния со скоростью, достигающей нередко 15 километров в час!
Очень интересно поведение пингвина в стае, а также ритуал ухаживания за самкой. Пингвин объявляет о своих намерениях, возлагая камень к лапам своей подруги. Если просьба отклоняется, самка осыпает претендента оглушительной руганью, правда, только для вида. В большинстве случаев пингвинихи сменяют гнев на милость. Пары очень устойчивы и за редким исключением сохраняют верность и привязанность друг к другу на протяжении всей пингвиньей жизни.
Снеся яйцо, самка месяца на два удаляется в море, а высиживает яйцо самец. Гнездо устроено из камней, собранных поблизости или же «уворованных» из чужих гнезд. Пингвиненок греется, сидя на лапах у взрослых и прижимаясь к их горячему животу — настоящему радиатору отопления. Таким «отопительным» свойством взрослые пингвины обладают благодаря чрезвычайно богатой кровеносными сосудами мышечной ткани области живота; обогреванием младенца занимаются поочередно оба родителя.
В освоенных человеком районах Антарктиды у пингвинов выявлены некоторые типичные «болезни прогресса»: нервное истощение как результат необычных шумов, учащенное сердцебиение, бронхиальные и легочные расстройства, вызванные грибками и спорами. Во многих снесенных пингвинами яйцах обнаружены следы ДДТ.
Надо же, вспоминая о последних днях наших антарктических приключений, я вижу себя словно выбирающимся наверх из глубокого темного колодца. Хорошо помню, что мне казалось тогда, будто лед понемногу начинает проникать в кровь и вот-вот расплющит сердце, остановит мысли и привычные чувства. Целый месяц я боролся с белым ледяным чудовищем. Гордился, что изо всех сил сопротивляюсь ему, и от этой гордости становилось теплее. Однако в последние дни стало казаться, что чудовище все-таки поглотит меня. Подобное ощущение трудно объяснить. Не лицо мое, не руки и не ноги превращались в лед, а что-то гораздо более глубинное, сокровенное.
Даже образы жены и детей начали понемногу ускользать, как груз, до сих пор бесполезно давивший мне на плечи. В этом бесконечном пространстве мой мир все более сужался, оставляя место лишь для собственных переживаний и холода. Оставались только я сам и моя отчаянная жажда жизни. Время потекло обратно; я мчался вспять сквозь века и тысячелетия, превращаясь в первобытного человека. Говорят, можно приспособиться к любым условиям жизни. Эту истину я проверил на себе. Она, безусловно, удивительна, но вместе с тем и трагична, ибо при определенных обстоятельствах человек рискует ввергнуть себя в черную пучину времени и обнаружить в себе едва прикрытые животные инстинкты.
Мы поднимались на вершины, где до нас никто не бывал. Мы отправлялись туда, чтобы приподнять ледовое покрывало Антарктиды и поглядеть, что под ним скрывается. Лично я невольно совершил разведывательную экспедицию в самого себя, экспедицию, о которой трудно было предположить заранее. Мой путь лежал через различные испытания. Оказалось, например, что я остро нуждаюсь в присутствии других людей, в дружбе.
Помню первые антарктические вечера, когда в палатке, совершенно разбитый усталостью, я стягивал с себя оленьи унты и лез в пуховый спальный мешок. Спальник был старый, потрепанный. До меня в нем перебывало неведомо сколько народа. Вместе со мной в палатке жил Алессио Олльер. Я был счастлив, что делю палатку с настоящим другом, и как-то без обиняков сказал ему об этом. «А знаешь, — ответил он, — я написал домой и друзьям, что ты стал для меня как брат». Мы буквально расплакались от обоюдного изумления. В Италии, да и в любой части света, нам хватило бы стыда скрыть свои чувства. Но здесь мы обнаружили, что расплакаться означает порой то же самое, что проглотить целебное снадобье.
Одиночество легко могло бы толкнуть нас на путь сумасшедшего отречения от остального мира. Даже при передвижении в безграничных снежных пространствах нас не оставляло ощущение полной физической неподвижности. Казалось, мы прикованы к некоей точке пространства. Двигались только стрелки часов. Нами же постепенно овладевало оцепенение; хотелось лечь и уснуть.
Даже в светлые ночи, когда на небе сияло солнце, бессмысленное желание погрузиться в «ничто» расставляло на нашем пути коварные ловушки. Видимо, легче было смириться и умереть, чем упрямо цепляться за жизнь. Смерть сулила освобождение от отчаянного холода, от невыносимого напряжения. Одиночество вполне могло сказать свое роковое слово. Необходимо было время от времени обмениваться с кем-то подбадривающими словами, заставлять себя идти вперед, двигаться, непрестанно будоражить рассудок. И мы в ярости щипали и терли себя, чтобы каждый мускул помнил о своей обязанности жить.
