Виктор Ерофеев - Очарованный остров. Новые сказки об Италии
Подруга же его Зоя где-то вечно училась, благо отец ее, Николай Палыч Гринин, промышлял в мелком и даже среднем бизнесе, но не всегда удачно. Душевно он был склонен к уголовщине, но сдерживал себя, а когда падал, внутренне ссылался на цинизм века.
Кроме Зои, он породил еще одно существо, старшую дочку Лену, с большими, точно открытыми для мира глазами и непростым умом. По жизни она была психопатолог, но не брезговала и психологией, работая время от времени на фирме. Ее муж, Валерий, подрабатывал консультантом в финансовой сфере. Внешне это была спокойная семья, даже сыночек их малюсенький, Алеша, был мальчик тихий. Но, как известно, «покой нам только снится». Лене же периодически тупо и настойчиво снились одни кошмары, да такие, что она, психопатолог, только разводила руками после сна и не могла понять, что к чему. Особенно смущал ее почти неслышный таинственный хохот, который раздавался в ее душе, когда она видела свои кошмары. Сестру свою младшую, Зою, она любила почти до потери сознания, что тоже не способствовало покою. А так вроде бы все были полусчастливы.
Надо сказать, и семья, и друзья Гриши знали, что он в какой-то мере шутник, хотя шутки и причуды его были порой до умопомрачения дикие. Так, например, Гриша крайне негодовал, когда его принимали за хорошего человека. Однажды он даже набросился чуть не с кулаками на одного своего знакомого, когда тот поднял в одной компании за доброту, талант и чистоту души Гришиной. Еле отбили его. Терпеть не мог Гриша любой похвалы в свой адрес. Одной только Зое да родственникам позволялось. Остальные могли получить по физиономии и потому опасались дифирамбить Гришу. Как бы чего не вышло. Ругать — пожалуйста, за милую душу, а хвалить — ни-ни…
Другой, к примеру, причудой Гриши стали его отношения с собственным котом. Гриша ему стихи читал, и кот, которого он называл Ученым, бывало, слушал чтения как вкопанный, сидя на столе. Чаще всего Гриша читал ему один стих Евгения Головина.
Несколько раз при произнесении:
Стою как дурак на дороге,Впервые страшусь умереть.Умру, и забросят богиВ его ледяную твердь, —
кот так мяукал, что Гриша потом неоднократно подчеркивал: дескать, кот, а риск посмертного существования понимает.
Поэтому громогласно провозглашенное Гришей новое отношение к смерти как к веселию, да еще с шампанским, понималось большинством не то как шутка, не то как очередная причуда с целью приукрасить немного земное существование.
— Ангелы божии, видя тебя, только покачивают головой от смущения, Гриша, — задумчиво смеялась Лена.
Ее задумчивый смех до слез трогал ее сестру, Зою.
— А ты моя Дюймовочка, мое сердце, у нас с тобой родственные души…
— Ты мое васильковое слово, я навеки люблю тебя, — отвечала ей Лена.
Вот такие у этих двух сестер были отношения. И слова великого поэта, как всегда, попали в точку.
Зоя была такая хорошенькая, нежная душой и в то же время отключенная от мира сего, но парадоксально любящая его, что Гриша долго не мог простить себе, что он так напугал Зою своим взрывом о неведомом и веселии в смерти.
Впрочем, Зоя в силу своей отключенности и доброты все приняла, как будто сквозь гримасы этого мира видела рай. Она приготовила завтрак, и жизнь вошла в колею. Потекли дни и ночи. Но Гриша не дремал. Он быстро сформулировал своё новое мировоззрение, сочинил три песни о веселии в смерти, о том, что надо жить, не боясь ее, и лихо исполнял их перед аудиторией, которая слушала его, разинувши рот от удивления.
Песни имели успех, немножко глуповатый, правда, но Гриша уверенно набирал сторонников своего «учения». Желающих не бояться смерти оказалось многовато, и Гриша даже отбирал. В своем рвении он, однако, упрощал «учение» и избегал говорить о неведомом после смерти, чтобы не напугать людей, а больше упирал на веселие. Среди своих адептов он выделил двоих: Диму Куницына и Антона Смиряева, молодых, блуждающих умом людей приблизительно его возраста.
А дальше все пошло своим чередом. Поиск неведомого не мешал петь песни и создавать их, пить винцо и заботиться о нежной, но не совсем понятной ему Зое. Гриша, например, не понимал, почему сестры Зоя и Лена именно так, глубинно и даже мистически привязаны друг к другу.
Но поскольку сам Гриша был адептом неведомого, то он соглашался, что и такое бывает на свете.
— Мало ли чего на свете есть, — бормотал он про себя на их счет. — Бывает ведь такое, что волосы встанут дыбом, а тут любовь духовнородственная… Переживу! — успокаивал он себя.
А дни текли и текли, нередко с сумасшедшинкой, иногда спокойно и даже чинно. Гриша не забывал воспитывать своих почитателей в неведомом духе. Особо успешными были упомянутые Дима и Антон, которые относились к такому воспитанию как к новому игривому пониманию набившей оскомину действительности.
Родители же Зои и Лены, Николай Палыч и Анна Петровна, до которых доходили отдаленные полуслухи о жизни Гриши и Зои, только мудро покачивали головой.
— Терпеть надо, Коля, — наставительно говорила Анна Петровна мужу. — Эпоха грядет ненормальная. Главное, Гриша и Зоя любят друг друга, хоть и разные люди… А причуды… — Анна Петровна махнула рукой. — Сама природа сейчас чудит и пыль в глаза пускает…
Прошел почти год, и вдруг хорошей жизни пришел внезапный конец.
Гриша заболел: день-два — стало еще хуже… Обнаружилось кровотечение внутри, в брюшной полости, нависла тень смерти. Нужна была срочная операция, и его увезли на «скорой помощи», но, по иронии судьбы, попал Гриша в весьма паршивенькую, захудалую больницу где-то на окраине Москвы. Зоя бы забрала его в лучшую, где работал родственник, но времени не стало: оно сжалось до минимума. Или — или… Врач сказал, что ситуация серьезная, на грани…
Гриша, впрочем, отнесся к своему положению если не с удовольствием, то, по крайней мере, совершенно спокойно и сохранял хорошее настроение. Успел обзвонить ученичков своих, что, дескать, умирает…
Но, несмотря на захудалость больницы и на тот факт, что хирург (по мнению Гриши, однако) был слегка выпивши, операция прошла блестяще, и жизнь или смерть Гриши перенеслись в реанимационный отдел.
На следующий день больной оказался в тяжелом состоянии. И вдруг нате: дверь реанимационной распахнулась, и на пороге возникли двое боевиков неведомого: Антон и Дима, раскрасневшиеся и веселые.
В руках у них находился пакет с шампанским, букет цветов, по красивости своей годившийся скорее к свадьбе, чем к похоронам, и коробка шоколадных конфет.
Медсестра, увидевшая это, обомлела и села на стул, застыв от увиденного.
