Йозеф Кац - Таллин. Любовь и смерть в старом городе
«…Вот он шагает, провожая какого-нибудь жалкого грешника в последний путь — в расстегнутой на волосатой груди красной рубахе, переваливаясь с ноги на ногу, тихонько насвистывая и бросая вызывающие взгляды на рыночную толпу.
В такой день он не опускает глаз, ибо сегодня он городу и взаправду нужен. В наступившей на мгновение тишине — только лошади продолжают тихо ржать — можно услышать попреки старух: „ох, и скотина!“ Или девичьи вздохи: „ох, какой красавец!“»
Так это было в середине XVI века или же не совсем так, как описано в историческом романе «Между тремя поветриями», — проверить невозможно. Но от вздохов прекрасной половины населения Ревеля ганзейской поры палачу было не легче.
По крайней мере, в пространных письменных жалобах, адресованных магистрату в следующем, семнадцатом столетии, палачи неоднократно сокрушались: ни в одном немецком городе не относятся к ним с презрением, равным ревельскому, — даже в соседней Риге.
Упреки были небезосновательны. Палач Якоб Флигенрик, например, возмущался: он даже лишен возможности похоронить своего скончавшегося ребенка — последние забулдыги-могильщики почитают за оскорбление принимать от него деньги за труд.
Не слаще было детям палача и при жизни. В школу, допустим, ходить они были обязаны наряду с прочими сверстниками. Да только вот появляться в ней могли не ранее, чем через час после того, как дети прочих добропорядочных горожан уже разойдутся по домам.
Неудивительно, что особого выбора, кроме отцовского ремесла, у наследников палача не было. Но заступить на палаческий пост они могли не ранее, чем вступив в законный брак. И тут снова возникало препятствие. Заключать браки дети палачей могли исключительно внутри «профессионального круга». Так как содержать двух палачей Ревелю было не по карману, невесту «выписывали» из другого города. Хорошо, если таковая имелась в семье палача ближайших Пярну, Нарвы, Тарту или даже в Риге. В противном случае приходилось вступать в долгую переписку с палаческими семьями «заморской» Германии. Ведь породниться палач мог только со своими соплеменниками. А должность эта, хотя и считалась презренной, могла быть доверена отцами города исключительно немцу.
В подмастерья, правда, охотно брали и «ненемцев» — эстонское население предместий. Именно им была поручена самая черновая работа: уборка улиц, вывоз за черту городских укреплений мусора и трупов животных, чистка выгребных ям, изгнание из церквей ненароком забежавших туда собак.
Сам палач в «свободное от основной работы» время занимался делами куда как более чистыми. В частности, во главе судебных приставов обходил дома и взыскивал с нерадивых хозяев неуплаченные вовремя подати и налоги.
Вместе с городским врачом и «достойными горожанами» он — по крайней мере, в шведское время — инспектировал корчмы и постоялые дворы предместий на предмет выявления тайных домов свиданий.
Палач мог оказывать и услуги костоправа: в Средние века вполне разумно считалось, что тот, кто умеет вытягивать сухожилия и выворачивать члены, лучше всех сумеет и возвратить их на прежнее место.
Раз в год — незадолго до Рождества, в День святого Фомы — ревельский палач мог позабыть о своем незавидном положении: его появления в распахнутом окне ратуши ждал едва ли не весь город. Церемониально переламывая над головой оструганную доску палач давал согражданам знать: ежегодные выборы состава городского совета официально признаны состоявшимися. Значит, год успешно завершен: ничто не должно мешать горожанам начинать активно готовиться к череде зимних праздников.
* * *Ревельский палач, находившийся на периферии городской жизни в прямом и переносном смысле, свой маргинальный статус, похоже, сохранил и после того, как стал объектом изучения историков. За последние полвека не опубликовано ни одной академической статьи, посвященной представителям этой профессии персонально. Что там статья — даже полный список имен палачей ни одним из исследователей таллинской старины пока не составлен.
Правда, помимо упомянутого уже бедолаги Флигенрика по крайней мере еще один исполнитель судебных приговоров магистрата известен нам по имени. Звали его Илья Ребров, и основным местом службы была для него канцелярия эстляндского губернатора.
К «услугам» гренадера богатырского роста и ладного телесного сложения отцы города были вынуждены прибегнуть в сороковых годах XVIII века: ответственный пост по неизвестной причине оставался вакантным, а карать преступников было необходимо.
Насколько хорошо справлялся Ребров со своей «дополнительной служебной нагрузкой», сведений не сохранилось. Но на страницы истории он попал исключительно в силу того, что, поддавшись чарам молодой прелестницы, чуть было сам не оказался на эшафоте.
В 1744 году он по наущению молодой офицерской жены Прасковьи Дьячковой, куда как больше озабоченной приобретением украшений и драгоценностей, чем верностью своему супругу, оказался вовлечен в убийство владельца модного магазина Фридриха Энгера.
Можно только догадываться о смятении в душе гренадера, когда уже во время следствия он узнал: коварная Прасковья решила воспользоваться его физической силой, а бежать из города планировала вовсе не с ним, а с неким прапорщиком Гильдебрандтом…
Только восшествие на престол Елизаветы Петровны, первым своим указом отменившей в России смертную казнь, спасло ревельского палача от мучительной и позорной гибели: суд приговорил его к колесованию.
Вместе со своей сообщницей гренадер был сослан в Сибирь на вечное поселение и каторжные работы. А ратманы, как говорят, еще более убедились в прозорливости законодательства былых времен. Во всяком случае, сведений о том, чтобы экзекуции в Ревеле проводили представители иных национальностей, отсутствуют — ремесло палача оставалось немецким до самого своего упразднения.
Упразднено оно было в ходе административной реформы семидесятых годов девятнадцатого столетия, когда магистрат сменила городская дума, а тома средневекового Любекского права отправились в архив.
Но уже за полвека до того аптекарь Йоханн Бурхарт — создатель первого в городе музея — приобрел в свою коллекцию средневековый меч ревельского палача: фактически по цене металлолома. Пыточным орудиям палача «повезло» еще меньше: их за бесценок продали какому-то старьевщику. Так что при создании Городского музея пришлось заказывать копии в Любеке.
* * *Февраль 1699 года для ревельских палачей стал, вероятно, самым радостным месяцем за весь предшествующий период существования этой должности. Рескриптом короля Карла XII «бесчестие» с них было официально снято: отныне каждый член семьи палача мог выбирать для себя любую профессию, а сам он в случае смерти прежней супруги брать в жены любую горожанку.
