Лариса Васильева - Альбион и тайна времени
Прекрасный талантливый, наш двадцатый век. Его нельзя сравнить ни с каким другим временем, и особенность его, возможно самая яркая, в размножении по земле «механических зверей» для сокращения расстояний, для разных надобностей и удобств человеческих.
Неуемные искатели вечного двигателя. Это вам обязано человечество «открытиями в области науки и техники». Можно ли быть неблагодарными к памяти тех, кто наградил нас телефоном и телевизором, автомобилем и электроплитой? Да разве все перечислишь! У человека нашего времени есть хорошее иждивенческое чувство по отношению к предметам и «зверям», облегчающим жизнь. Есть у него, у определенной и немалой категории людей, и отрицание технического начала в быту, но это всего лишь инерция косности.
Мне мерещатся слабые очертания огромного замкнутого круга: мы освобождаем свое время с помощью техники от многих трудностей и тягот, мы освобождаем его, и оно, свободное, немедленно заполняется чем-то иным. Но чем? Нельзя точно дать определения на все случаи жизни, учтя все характеры и ситуации, но одно несомненно: много рук сегодня освобождается на горе себе — современная Англия дает этому положению красноречивые иллюстрации и слово «безработица» стоит здесь неподалеку от словосочетания научно-техническая революция.
В Англии сегодня несметное количество народу занято в так называемой сфере обслуживания — в магазинах, ресторанах, турбюро и многом другом. Господин Великий Быт царит полновластно и прочно. Все хотят быть хорошо одетыми, сытыми, не бояться завтрашнего дня, не пугаться инфляции и безработицы. Все хотят быть равными. Но многовековые принципы человеческого леса — свобода, равенство, братство — гармонически прекрасные, существуют лишь в идеале, а правят лесом — несвобода, неравенство, небратство. И некое начало хаоса видится мне в том, что все менее на земле рук производящих и все более ртов пожирающих.
А человек, освободивший время, чем он заполняет его? Наилучшим заполнителем для поколения, которому сегодня между пятнадцатью и сорока, стала суперсовременная музыка.
Не хочу бросать камни в это новое явление жизни, не хочу, хотя «руки чешутся». Я даже согласна принять его и уж, конечно, дозволить повсеместно, ибо, недозволенное, оно все же проползает через любые малые отверстия, уродливо деформируясь при проползании.
Ошалело и оглохло сижу я на концерте популярной поп-группы в Лондоне, окруженная орущими, ревущими, свистящими подростками.
— Безобразие! — хочется кричать в первую минуту. — Остановите безобразие!
Это дети, такие добрые и мягкие, такие упрямые и настойчивые, такие понятные и сложные, родные всего лишь за полчаса до концерта. Через полчаса после концерта, остыв и обсохнув, они станут такими же, какими мы знаем и любим их. Сейчас в минуты этого крика, рева, исступления что движет их порывами? Я хочу это понять, не осудить, а лишь понять. Древние зовы леса? Ой ли? Откуда взяться им вдруг ни с того ни с сего. Инстинкты полового созревания?
Другой, совсем другой голос подспудно слышу я в звуках, несущихся с эстрад и возбуждающих сегодня западный мир. Это же поступь «механического зверя»: скрежет тормозов, удар ветра о стекло при резком повороте, выдох выхлопной трубы, вой сирены.
Вот, оказывается, чем заполняется время, освобожденное с помощью «механического зверя» — его звериной эстетикой, его звуками, то есть, иначе говоря, «зверь» заполнил собою то, что освободил. Круг замыкается.
Неуемные искатели вечного двигателя! Мир вам и слава именам вашим. Пускаясь в свои великолепные поиски, вы искали его на земле, среди ее тайн. Отправляясь на поиски, вы, как правило, порывали с небом, и не ваша то была вина: у врат его стояли грешные земные стражники, не умевшие постичь его высот, что само по себе не позор, ибо чего не дано человеку понять, того не поймет человек. Но стражники эти все же даже узурпировали ее. Такое, естественно, было противно вашим ищущим умам и вы, приняв посредников за голоса Неба, не пытались постичь его тайну, не тайну бороды Саваофа, а тайну Времени: лишь оно Вечный Двигатель и лишь ему люди должны смиренно поклониться и вглядеться в него пристально — не прочтем ли того, что оно хочет сказать нам и говорит, говорит уже много веков, а мы не можем понять его слов, ибо не пытались постичь языка Времени. Возможно, поэтому благородные поиски искателей вечных двигателей увенчались столь большими успехами для плоти человеческой, а духа его не коснулись, возможно, отсюда и выросли противоречия мира, которые разрастаются все более.
— Милая, — сказала миссис Кентон, — что это такое вы написали? Какой-то оккультизм. Какую тайну и какого Времени вы провозглашаете? Это область, конечно, заманчивая, но по-моему не очень доступная, в особенности для женских мозгов. Что-то там на эту тему успешно делал Энштейн. Я видела по телевизору передачу о нем. Симпатичный старичок, лохматый, настоящий ученый. Но и он не прав: время есть время: очень понятно — сейчас пять, пора пить чай. Вам с молоком или без молока?
А что касается усовершенствований нашего века — они прекрасны. Удобство — всегда хорошо. Не нужно притворяться — так приятно растянуться в кресле перед телевизором…
— И посмотреть, как где-то люди умирают от голода.
— Ах, но чем я конкретно могу им помочь. Эти призывы к гражданской совести всегда беспочвенны. Скажите мне, что я, миссис Кентон, должна сделать для умирающих — я сделаю, но попусту не мешайте смотреть телевизор.
Владимир Мономах и Мария Гастингс
Осенними утрами, когда тучи ходят над Лондоном, оставляя на волосах мельчайшие капли теплой и все же прохладной влаги, осенними утрами, ровно в половине девятого раздается этот звук — цокот копыт по мостовой. Впервые я услышала его утром четырнадцатого октября 1973 года.
Бывают удивительные совпадения чисел и событии. Порой даже волнующие своей загадочностью. В это утро я собиралась, несмотря на хмурое небо, отправиться в Гастингс — городок в южной оконечности острова, на море, ничем не примечательный, кроме того, что немногим более девятисот лет назад именно четырнадцатого октября вблизи Гастингса решилась судьба Англии: нормандский герцог Вильгельм Завоеватель победил последнего короля английской расы Гарольда.
В чем секрет — не знаю, но если в день какого-то события я настою на своем и окажусь на месте, где все случилось, мне кажется, что представление о событии перестает быть представлением и только — я называю это эффектом соучастия: земля, небо, очертания холмов и долин, реки и ручьи — все это мало изменилось с веками, и если чуть-чуть прищурить глаза и задуматься…
