Игорь Фесуненко - Бразилия и бразильцы
В маленьком городке Гуаиба неподалеку от Порту-Алегри мне довелось наблюдать такой аукцион. Префект Гуаибы сеньор Жоао Жар дин, являющийся «по совместительству» крупнейшим землевладельцем этого района, произнес вступительную речь. Поднявшись на свежесколоченную трибуну, он набросал картину процветания и прогресса своего муниципального района. Выступивший затем секретарь губернатора штата по вопросам сельского хозяйства поздравил гостей-покупателей с выдающимся событием: открытием аукциона, который еще раз прославит знаменитый скот Риу-Гранди на всю Бразилию «от Чуй до Ояпоке». Под бурные овации он призвал местных тружеников продолжать борьбу за высокое поголовье и уступил трибуну третьему оратору. Пообещав не произносить речей, тот закатил еще один получасовой спич, в котором нашлось место и оценке перспектив урожая, и вопросам механизации сельского хозяйства, и даже глобальным проблемам международного положения. Были еще четвертый и пятый ораторы. И ни один из них не упомянул о самой больной теме, которая беспокоила и организаторов аукциона, и покупателей, съехавшихся со всех концов страны: об усиливающейся конкуренции со стороны зарубежных, в первую очередь американских дельцов, скупающих земли в разных районах страны и расширяющих производство мяса. Печально знаменитый в Южной Америке мясной концерн «Делтек», объединяющий американские и западногерманские фирмы, специализирующиеся на производстве мясопродуктов, медленно, но верно теснит латифундистов Риу-Гранди-ду-Сул, которые не обладают ни капиталами, ни международными связями, ни административным опытом своих могущественных зарубежных соперников.
Наконец речи смолкают и слово получает аукционист, ведущий торги, — лейлоэйро. Впрочем, взобравшись на установленный напротив трибуны небольшой помост, он тоже не может удержаться от искушения и произносит еще одну речь, отметив достоинства продаваемого скота и необычайную душевную щедрость его владельцев, которые отнюдь не гонятся за прибылями, а помышляют только о благе и выгоде тех, кто съехался сюда за мычащим и блеющим товаром. После этого лейлоэйро поправляет свой широченный, отделанный серебряной чеканкой пояс, увешанный громадными ножнами для кинжала, плеткой и множеством прочих игрушек, и, изобразив на лице чрезвычайную озабоченность, поднимает над головой деревянный молоток с таким же вдохновением, с каким возносит свою палочку Жюрайтис, начиная увертюру из «Лебединого озера». Молоток тяжело падает на деревянный пульт, из-за скрипучей калитки показывается робкая буренка, сопровождаемая тянущимся к ее вымени чадом. Торги начались.
— Тысячу пятьдесят крузейро! Тысячу пятьдесят крузейро — для начала. Тысячу пятьдесят крузейро за это отличное животное, которое я сам не отказался бы иметь в своем загоне. Тысячу пятьдесят, кто больше?.. Жду предложений, сеньоры! Тысячу сто? Благодарю вас. Тысячу сто — раз! Кто больше? Тысячу двести предлагают там, слева, — благодарю! Тысяча двести — раз! Кто больше?
Он витийствует, размахивая молотком, а ленивая буренка пощипывает травку, равнодушная к кипящим вокруг нее страстям. По всему гигантскому загону, разделенному изгородями на длинные коридоры, гарцуют верхом погонщики, сортируя море скота, хлопают бичи, лениво взбрыкивают сытые быки.
— Тысячу триста! — предложил мой друг Жозе Симоэс. — Благодарю, Жозе! Тысяча триста — раз! Тысяча триста — два! Тысяча четыреста? Отлично! Такого скота вы больше нигде не найдете, сеньоры. Итак, продаю за тысячу… Пардон, я вижу — тысяча четыреста пятьдесят? Еще лучше, благодарю. Кто больше?
Неподалеку от трибуны, где волнуются покупатели, зорко следящие за молотком аукциониста, стоит небольшой киоск, торгующий сладостями, вином, бутербродами и кофе. За прилавком снуют преисполненные сознанием важности исполняемой миссии самые ослепительные «звезды» гуаибского «света»: супруги префекта, его помощников, полицейского и муниципального судьи. Дамы охвачены жаром благотворительности: как возвещает вывешенный над киоском плакат, все его доходы должны пойти «на оказание вспомоществования» сиротам. Впрочем, когда маленький чумазый мальчишка с разодранной на попке штаниной оказывается в опасной близости от выставленных на прилавке бутербродов с копченой бычьей требухой, дамы яростно кудахчут, размахивая руками, и мальчишка исчезает за углом. Очевидно, он не входит в категорию тех, кого собираются облагодетельствовать дамы.
А тем временем завершается первая сделка:
— Тысяча пятьсот? Восхитительно, чудесно! Кто больше? Никто? Напрасно. Это отличная корова, одна из лучших в сегодняшней партии скота, стоит гораздо больше, и вы, уважаемые господа, понимаете это не хуже меня! Итак, тысяча пятьсот? Тысяча пятьсот — раз! Тысяча пятьсот — два! Тысяча… Ага: тысяча шестьсот, спасибо, сеньор, вы очень любезны! Тысяча шестьсот — это цена, которую можно дать за теленка, а тут — сеньор имеет шанс купить теленка вместе с его мамашей, да, да, сеньоры! Итак, тысяча шестьсот — раз! Тысяча шестьсот — два! Никого больше?.. Ну, хорошо: тысяча шестьсот — три!!!
Молоток падает на дирижерский пюпитр.
— Продано за тысячу шестьсот крузейро! Поздравляю вас, сеньор, вы сделали превосходную покупку.
На трибунах шелестят жидкие аплодисменты.
…А, потом, ближе к вечеру, когда аукцион окончился, его организаторы закатили грандиозный банкет для всех, кто был в этот день на торгах — кто продавал, кто покупал и кто просто глазел на это грандиозное торжище лучшего в Бразилии скота.
В громадных рвах тлели центнеры древесного угля, на гигантских вертелах медленно вращались истекающие жиром окорока. За врытыми в землю длинными столами восседали две тысячи проголодавшихся и истомившихся участников и гостей аукциона. Им подавали чураско — самое традиционное бразильское блюдо, нечто вроде грузинского шашлыка. От приносимых на столы прямо на вертелах гигантских кусков шипящего мяса гости отрезали длинными ножами порции по вкусу и, обваляв полусырую говядину в фарофе — муке грубого помола из маниоки, — отправляли ее в рот.
Вот тут мы и познакомились, пожалуй, с самым типичным из сегодняшних гаушо — главным поваром этого празднества 48-летним Марио Пинейро. Да, это был настоящий гаушо, хотя он и не совсем соответствовал фольклорному образу, воспетому: в старинных песнях и изображенному на цветных открытках, что продаются в газетных киосках и сувенирных лавках Порту-Алегри.
Марио, разумеется, знаком с трудным ремеслом гаушо. Он умеет скакать на лихом скакуне, набросить лассо на молодого бычка, распотрошить барана и зажарить источающий аромат чураско. Но скакуна у него нет, да и скакать ему некуда и некогда, поскольку работает он каменщиком в префектуре да подрабатывает иногда поваром, как на сей раз. Безземельный батрак, гаушо без скакуна, задавленный вечной нуждой и борьбой с лишениями и невзгодами. Из восьми его детей пятеро умерли, не дожив до года. Остальные трое уже взрослые, они давно покинули отчий дом и зарабатывают на жизнь перегоном скота из удаленных поместий Риу-Гранди-ду-Сул на бойни Порту-Алегри.
